— Артемий! — крикнул он. — Ты посмотри, посмотри-ка!
Прибежал Артюша с пилой, вытаращил глаза.
— Ишь нарубил-то скоко! Как литовкой скосил!
— Да иди ты… — выругался Заварзин. — Видишь — рублено? Медведь тебе рубить станет?
— А что? — не смутился Артюша. — Оборотню-то раз плюнуть. Взял топор — и дуй не стой… Говорю же, пуговку зарядить, медную, и пуговкой его стрелить.
Заварзин отмахнулся и зашагал по вырубке. Вспомнил, как в его председательство обязали поднять население на лесопосадки. И он поднимал, от стариков до школьников — всех, вывозил на гарь, нарезал план — от сих до сих, хлопотал, чтоб обед вовремя привезли, чтоб лопаты у всех были. Стремянские тогда еще выходили дружно: в лес шли, из лесу пели, как в колхозные времена. Потом ходили полоть осинник, но уже без охоты — пасеки в Стремянке росли как грибы. А уж прореживать выдурившие в человеческий рост сосняки никого силком затянуть было невозможно.
Заварзин шел в предчувствии беды. Накипало раздражение и тихая злость: кто распорядился рубить? Кто позволил? Да и зачем рубить? Только-только зарастать стало!..
Он резко обернулся. По дороге, волоча пилу, бежал Артюша с широко разинутым ртом.
— Батя-а! — орал он. — Пожар! Пожар чую-ю-у!
— Где? — Заварзин огляделся, нюхнул воздух. — Чего орешь?
Артюша потянул ноздрями воздух, указал вперед.
— Там! Дым — нюхай! Ну?
Дымом еще не пахло. Разве что чуткий нос бывшего пожарника уловил его; однако в стороне Яранки поднимался черный дымный столб и уже плющился, закручиваясь в гриб.
Артюша бросил пилу и тяжело забуцкал сапогами по дороге. Заварзин, помедлив, побежал следом.
Яранка, основанная вятскими переселенцами, строилась единожды и навеки. Изголодавшиеся по дармовой земле и лесу мужики рубили избы с размахом, с расчетом на крепкое хозяйство и большую семью. Венцы чуть ли не в два обхвата, и поглядеть-то страшно, не то что строить из такого леса. Восемь-десять венцов — и изба. Да не пришлось Яранке стоять вечно. Как только закрылся в Стремянке леспромхоз, пропала и Яранка. Ее жители поехали в райцентр. А избы все еще стояли вдоль единственной яранской улицы и печально смотрели на дорогу глазницами окон, как пожившие на свете вдовы.
Каждый год деревню опахивали двойной полосой, и вовсе не от желания уберечь ее от пожара, а скорее по привычке, и дед Ощепкин сажал на этой пахоте картошку.
Когда Заварзин с Артюшей достигли старой яранской поскотины, начало смеркаться. Дымный столб посерел, окрасился снизу багровыми отсветами, и стало ясно, что горит дом, причем Василий Тимофеевич на бегу рассчитал, чей это мог быть дом — Ивана Малышева. Горело наискосок от клуба, где последние годы лесхоз вязал метлы. А сам клуб стоял в кедровой роще, когда-то спасенной от шелкопряда, и отблески пожара отсвечивались теперь в ее темных кронах.
