У Семена, видимо, страх отхлынул от сердца, и его отвисшая губа задергалась, улыбка широко расползлась по лицу.
– Хороший буду, Настюша. На руках носить буду… Вот так. – Он подошел к Вере, обнял ее и хотел было поцеловать, но Вера решительно оттолкнула его. Он все же облапил ее и, поцеловав, посадил на лавку:
– Значит, Настя, действуй! Если что, дай знать. Ну, – Семен сгреб со стола фуражку, залихватски надел набекрень и шагнул к двери. У порога остановился и погрозил Вере пальцем: – Не вздумай отступать от клятвы! Тогда аминь!
Как только Семен вышел, Аня бросилась к Вере:
– Настя, что за клятва?
– Чепуха, Маша! – Вера обняла Аню и вместе с нею пошла к кровати. Там, поджав ноги, села на постель. – Устала я. Страшно устала…
– Так какую же ты клятву дала? – не унималась Аня.
Вера рассказала.
– …Чувствую, что этот идиот знает еще много чего важного и может выболтать мне, вот и поклялась хранить тайну.
– Что же теперь делать? Как вести связь?..
– Завтра в ночь пойдешь к деду Ермолаю и скажешь ему, что я хочу срочно видеть Михаила Макаровича.
Девушки встретились с Михаилом Макаровичем в лесу, у глухого поворота на Федоровку. Если бы он не окликнул, они не узнали бы его: навстречу шел крестьянин, державший на поводке белую с черными пятнами собачонку. Выгоревший картуз, нахлобученный козырьком на глаза, короткий, без пуговиц, пиджачишка, из-под которого выглядывала выцветшая, синяя в горошек рубаха, рыжие, старые, все в заплатах сапоги, холщовые штаны – все это создавало впечатление, что идет не кто-нибудь, а вконец замученный нуждой крестьянин.
– Девушки, далеко ли до кирпичного? – поравнявшись с Верой и Аней, немощным голосом спросил Михаил Макарович. Вера, не останавливаясь, хотела было сказать «прямо», но знакомый жест – почесывание щеки, что означало: «не следят ли?» – остановил ее. Она сдернула платок на затылок, что говорило: «нет, не следят».
Михаил Макарович свернул влево и пропал в зеленой листве придорожных кустов. Оставив Аню на повороте, Вера пошла за ним. Пройдя метров сто, Михаил Макарович остановился и позвал Веру.
– В чем дело, Настя? – расстегивая ворот рубахи, спросил Михаил Макарович.
– Тяжело мне, Михаил Макарович, – как бы чувствуя себя виноватой, шепотом начала Вера. – Вокруг меня сложилась такая напряженная обстановка, что в пору хоть из поселка бежать. В субботу Семен-полицай такое сказал, аж мороз по коже пошел. – И Вера подробно обо всем рассказала… – А тут еще разные слухи ходят, – с горечью продолжала она. – Говорят, будто фашисты Керчь заняли, что наши опять отходят и уже идут бои за Старый Оскол и Миллерово. Немцы трубят вовсю, что начали широкое наступление и в августе война будет закончена. У нас в поселке, на станции, да и в ближних деревнях полицаи подняли голову и терроризируют население… Народ в поселке как-то притих, согнулся, говорить стал шепотом. Некоторые даже в пояс старосте стали кланяться. Противно на все это смотреть… Понимаете, Михаил Макарович, не хватает иногда сил, чтобы себя сдержать… Если бы не эта наша обязанность, я давно отправила бы вислогубого к праотцам и обер-фельдфебеля заодно…
