Но на самом деле на излете она все же дотянулась до цели. Бить по человеку не хотелось, стрела ослабела и не смогла бы пробить доспех. И она вгрызлась в шею коня, как ратай в землю в первый день пахоты.
Князь Игорь увидел, как конь Кончака споткнулся и осел на передние ноги. Кончак перелетел через конскую шею, тут же поднялся на ноги, но видно было, что падение не прошло бесследно. Хан прихрамывал.
Игорь понял, что Кончак обречен. Раздобыть запасного коня во время бегства было негде, а уйти в одиночку пешком от таких преследователей еще никому не удавалось. Для черных клобуков же убить половецкого хана стало бы праздником, по сравнению с которым меркла даже перспектива выкупа.
Клобуки опоздали. Князь Игорь успел первым добраться до Кончака, и хан запрыгнул на конский круп позади княжеского седла, зашипев от боли в ноге. Благородный арабский скакун недовольно заржал и просел на задние ноги.
— Трравяной мешок, — с чувством сказал князь Игорь, оглядываясь на погонявших своих коней черных клобуков. — Трогай, милый, не так уж тебе и тяжело.
Конь всхрапнул, явно показывая хозяину, что не поверил, но все же перешел сначала на шаг, а затем и на рысь. Клобуки, выпустив вслед несколько стрел, отвернули в сторону, предпочитая погоню за русско-половецким войском охоте за двумя незадачливыми всадниками. Видимо, никто из берендеев так и не понял, кого они могли бы легко захватить.
Игорь направил коня в сторону от дороги к перевозу, туда, где пыльно зеленела у днепровского берега дубрава. За спиной тяжело идущего коня осталось и место сражения, и брошенные станы половцев и дружины Игоря, где шел оживленный грабеж — киевские дружинники добирали свое, восполняя вчерашний страх поражения.
* * *
Тысяцкий Лазарь хмуро глядел на мародеров. Остановить своих воинов он даже не пытался, знал, что бесполезно. Тащили все, что попадалось под руку, часто ненужное. Лазарь с недоумением наблюдал, как два тщедушных дружинника грузили на разбитую телегу закопченные листы войлока со сгоревшей половецкой вежи. Войлок не годился ни в хозяйстве, ни на продажу, но дружинники тащили обуглившийся войлок с таким усердием, словно от этого зависела их жизнь или благосостояние.
Со странным чувством в душе ехал Лазарь по остаткам стана Кобяка. Лукоморцы были врагами, и покинутый в бегстве лагерь должен был внушать радость — кстати, а как можно радость внушить? — но вид разбросанных здесь и там панцирей и кольчуг, еще хранящих форму тел своих хозяев, порождал стыд, необъяснимый после победы.
