Люди поздравляли друг друга и приглашали друг друга в гости, угощали друг друга жирным пловом, щербетом и чаем, смеялись и танцевали под музыку струн и барабанов и тростниковых флейт. И решили строить рядом с мечетью минарет — башенку для азанов. Из Кандагара пригласили художников, и они изукрасили минарет узорами и мозаикой.
И день начинается с того, что мулла встает раньше всех и, позевывая, идет по улице, пропахшей нечистотами и цветами, входит в разноцветную башенку — орнамент поблек, кое-где и вовсе стерся, надо б пригласить кандагарских художников, — поднимается по крутой лестнице и видит сверху всю Карьяхамаду. Над хребтом небо намокает, краснеет. Кувшин. Глоток, еще один. Сейчас туго захлопают голуби крыльями, крик, как молния, сверкая и змеясь, пронизывая тучную зелень садов, впиваясь в двери, разбивая окна, пронесется над долиной, и все примолкнет: река, листва и птицы, — сейчас... Крик уже жжется в плоской узкой костлявой груди... На смуглой морщинистой шее вздуваются жилы, лицо искажается.
— Аааааааа-лллллл-аааааху аааакбаааар!..
И в это утро он пробудился очень рано и успел увидеть в окне последнюю звезду, оделся, надел сандалии, во дворе зачерпнул из арыка воды, плеснул в лицо, отворил дверь в стене, направился, позевывая, к мечети... замедлил шаг... остановился. Навстречу шел незнакомый человек в странной шапке — и тоже замер.
Они стояли и смотрели друг на друга.
Незнакомец двинулся.
— Ас-саляму алейкум, — пробормотал мулла и попятился.
— Шурави, — зашелестел худой незнакомец издалека, — шурави. — Он похлопал себя по груди.
Все работы в городе у Мраморной горы уже были закончены, до ужина оставался час, и вокруг спортплощадки толпились зеваки — у разведроты была очередная тренировка. Дневальный пробился сквозь толпу, получив подзатыльник и пинок, высмотрел Осадчего в мокрой футболке и подбежал к нему. Осадчий выслушал его, отер ладонью лицо...
— Ребята, заканчиваем. Тревога.
Сорок минут спустя разведрота выехала из города.
— Сорвались, — глядя вслед колонне, сказал сержант.
— Может, опять кто сбежал, — откликнулся часовой, опуская шлагбаум.
Сержант ушел в мраморный домик, часовой облокотился на шлагбаум. Цепочка зеленых машин двигалась на восток, к далеким горным хребтам, почти невидимым из полка летом и появлявшимся на горизонте поздней осенью, когда воздух был прохладен и чист. Колонна шла ходко, и вскоре часовой уже не различал машин — лишь пыльные хвосты, сносимые в сторону южным ветром, и бурые от вечерних лучей солнца.
