Гуревич (пока зануда-доктор пощелкивает пальцами по столу). А вы – свой?
Доктор (желчно). Я вас просил, больной, отвечать только на мои вопросы. На ваши я буду отвечать, когда вы вполне излечитесь. Так как же обстоит с вашим общим состоянием, на ваш взгляд?
Гуревич. Мне это трудно сказать… Такое странное чувство… Ни-во-что-не-погруженность… ничем-не-взволнованность, ни-к-кому-не-рас-положенность… И как будто ты с кем-то помолвлен… а вот с кем, когда и зачем – уму непостижимо… Как будто ты оккупирован, и оккупирован-то по делу, в соответствии с договором о взаимопомощи и тесной дружбе, но все равно оккупирован… и такая… ничем-вроде-бы-непотревоженность, но и ни-на-чем-не-распятость… Короче, ощущаешь себя внутри благодати – и все-таки совсем не там… ну… как во чреве мачехи…
Аплодисменты.
Доктор. Вам кажется, больной, что вы выражаетесь неясно. Ошибаетесь. А это гаерство с вас посшибут. Я надеюсь, что вы при всей вашей наклонности к цинизму и фанфаронству уважаете нашу медицину и в палатах не станете буйствовать.
Гуревич (чуть взглянув на Натали, оправляющую свой белый халатик).
Мой папа говорил когда-то: "Лев,
Ты подрастешь – и станешь бонвиваном!"
Я им не стал. От юности своей
Стяжал я навык: всем повиноваться,
Кто этого, конечно, стоит. Да,
Я родился в смирительной рубашке.
А что касается…
Доктор (нахмурясь, прерывает его). Я, по-моему, уже не раз просил вас не паясничать. Вы не на сцене, а в приемном покое… Можно ведь говорить и людским языком, без этих… этих…
Натали (подсказывает)… шекспировских ямбов…
Доктор. Вот-вот, без ямбов, у нас и без того много мороки…
Гуревич. Хорошо, я больше не буду… вы говорили о нашей медицине, чту ли я ее? Чту – слово слишком нудное, по правде, и… плоскостопное…
Но я – но я влюблен в нее – и это
Без всякого фиглярства и гримас
Во все ее подъемы и паденья,
Во все ее потуги врачеванья
И немощей телесных, и душевных,
В ее первенство во Вселенной, в Разум
Немеркнущий, а стало быть, и в очи,
И в хвост, и в гриву, и в уста, и в…
На протяжении этой тирады Боренька-Мордоворот тихонько сзадиподходит к декламатору, ожидая знака, когда брать за загривоки волочь.
Доктор. Ну-ну-ну-ну, довольно, пациент. В дурдоме не умничают… Вы можете точно ответить, когда вас привозили сюда последний раз?
Гуревич. Конечно. Но только – видите ли? – я несколько иначе измеряю время. Само собой, не фаренгейтами, не тумбочками, не реомюрами. Но все-таки чуть-чуть иначе… Мне важно, например, какое расстояние отделяло этот день от осеннего равноденствия или там… летнего солнцеворота… или еще какой-нибудь гадости. Направление ветров, например. Мы вот – большинство, не имеем даже представления: если ветер нордост, то куда он, собственно, дует: с северо-востока или на север-восток, нам на все наплевать… А микенский царь Агамемнон – так он клал под жертвенный нож свою любимую младшую дочурку Ифигению – и только затем, чтобы ветер был норд-ост, а не какой-нибудь другой…
