— Недолет, перелет, недолет — по своим артиллерия бьет, — вспоминается по случаю давняя песня.
Новый снаряд — но это Махмуд, улегшись вдоль стены и сложив руки на груди, показывает чудеса художественного свиста. Он перестал прыгать к люку — или поняв бесполезность, или устав бороться за жизнь. Знаю сам, что свой снаряд не услышишь, что свистят те, которые уже пролетели мимо. Но, настроенный на бомбу, перестраховываюсь. И не хочу, чтобы душа махнула на все рукой — будь что будет. Не «будь что будет», а держать себя в ситуации…
После повторной бомбежки движения становятся автоматическими. Когда Махмуд случайно падает и бьется спиной о стену, заснувший Борис подхватывается, прыгает к люку и укрывает голову подушкой.
— Эй, вы чего? — спросонья не понимает нашего смеха.
Махмуд для острастки свистит — звук даже в таком исполнении неприятен — и снова бьется дурачества ради о стенку.
— Ну вас, — машет Борис и укладывается снова. — Плен лучше переспать.
А ежели не спится? Если отлежали все бока? Попросили хоть какую-нибудь работу у охраны, боевики развели руками:
— Понимаете, вы расстреляны, вас нет. Вас никто никогда не увидит. И вы никого. Вам остается только сидеть. Приказ один — расстрелять при попытке к бегству. Все.
А лес вокруг наполняется жизнью. Чувствуем дым костра. Слышим подъезжающие машины и мотоциклы. Иногда доносятся окрики на русском языке. Значит, неподалеку работают пленные солдаты. Самое верное подтверждение — пилы без остановки ерзают по дубам. Такое возможно лишь под стволом автомата. Кто пилил дрова, тот знает. Наверное, строят новые землянки.
— Чего стал? — кричат уже ближе. — К мамке захотел?
«К мамке», как быстро поняли, — это под расстрел. За меня, я продолжал верить, бьется налоговая полиция. Ищет ли кто-нибудь их? Каково их матерям? Пытаюсь услышать хоть одно имя, хоть какую-нибудь зацепку: вдруг все же выйду на свободу и тогда смогу найти родственников пленника.
Бесполезно. Солдаты слишком далеко, а сами они не догадываются дать о себе знать подобным образом. Да и кто сказал, что я выйду быстрее? Особенно когда под вечер вдруг у ямы появилось пять-шесть охранников. Они сняли растяжки, отбросили в сторону решетку и только после этого приказали:
— Полковник, живо.
И без «полковника» ясно, что дела мои плохи, — ведут, бьют о деревья, не предупреждают о ветках, не обводят канавы. Молчат. Нутром чую, как копят злобу. Что могло случиться?
Сталкивают то ли в полуотрытую могилу, то ли в заброшенный окоп.
