Велела матушка Анисью из чулана привесть да послала за бабками-знахарками, что недуги телесные у крестьян, да и господ тоже, разными заговорами да травами лечат.
Сказала им:
— Берите ее, чего хотите делайте, а только дите-то, грехом зачатое, в утробе изведите да по-тихому в лесу или еще где заройте! Дам вам за то денег, сколь попросите. А ежели кому сболтнете — кнутами бить прикажу до смерти!
И ведь не шутит — злой нрав ее всем известен. Раз сказала — запорет!
Знахарки Анисью увели, баньку жарко натопили да на лавку, под самый потолок, где не продыхнуть, Анисью усадили. Ковшик протягивают:
— На-ка, выпей.
А в ковше настои травяные, горькие, от которых у женщин судороги случаются и через судороги те плод выскакивает.
Только Анисья головой мотает — отказывается пить.
— Знаю, — говорит, — вы дите мое извести желаете!
— Так ведь матушка ваша приказала, — кивают, кланяются знахарки. — Мы поперек нее идти не можем — запорет!
И ковш в руки суют.
Анисья ковш приняла да на печь выплеснула.
— А вы скажите, что пила, да не помогло! — сказала она и босой ножкой о лавку топнула.
Не стала пить!
Пришлось матушке жалиться.
А той — все батюшке рассказывать.
А как рассказали — будто гроза по дому прошла.
Всю прислугу на двор согнали, зады заголили и пороли нещадно, за то, что не углядели, а коли углядели, то не донесли! А коли не донесли и не углядели — так должны были!
Анисья-то любименькой дочерью у батюшки была. Вся в него пошла — жива, умна да строптива! Может, потому только он ее до смерти не прибил. Хотя велел ее на конюшне плетьми бить, и сам при том был да кричал, чтоб не жалели, чтоб шибче лупцевали!
Били Анисью, а она хоть бы раз вскрикнула! Губы до крови закусит да молчит, под кнутом дергаясь! А раз молчит — значит, упрямится, вины своей признать не желает! Отчего батюшка пуще прежнего злится.
— Ты ее с оттягом, с оттягом стегай — чай, выдюжит, не помрет! А коли помрет — так тому и быть!
Так и стегали до мяса!
Думали, взмолится она да перед отцом повинится.
Так нет же!
Терпит Анисья — о Карле думает, которому теперь втрое хуже ее придется! Оттого только, может, криком не кричит!
Уж коли ему муки принимать — так и ей тоже терпеть!
Упала Анисья, руки плетьми повисли, головой вниз свесилась — чувств лишилась.
— Буде! — приказал Лопухин.
Чего беспамятную-то пороть — все одно она ничего не чует.
— Сволоките ее теперь в чулан да соломы под низ бросьте — пусть отлеживается. А коли помрет — так тому и быть!
