— Представляю себе, как он засыпал вас вопросами, — сказал Хосефино. — Что вы ему наплели?
— Ошибаешься, мы об этом вообще не говорили, — сказал Обезьяна. — Он даже не упомянул о ней. Может, он ее уже забыл.
— Когда мы придем, он начнет нас расспрашивать, — сказал Хосефино. — Надо с этим покончить сегодня же, пока ему не насплетничали.
— Это ты возьми на себя, — сказал Обезьяна. — У меня духу не хватает. Что ты ему скажешь?
— Не знаю, — сказал Хосефино. — Смотря как обернется дело. Если бы он по крайней мере дал знать, что приедет, а то вдруг свалился нам на голову. Черт подери, я этого не ожидал.
— Да перестань ты потирать руки, Хосефино, — сказал Хосе. — Я от этого тоже начинаю нервничать.
— Он очень изменился, Хосефино, — сказал Обезьяна. — Немножко постарел. И уже не такой толстый, как раньше.
На проспекте Санчеса Серро зажглись фонари. По сторонам еще тянулись большие богатые дома, выкрашенные в светлые тона, с резными балконами и бронзовыми дверными молотками, но вдали уже вырисовывались трущобы Мангачерии. По шоссе в сторону Нового Моста ехала колонна грузовиков, на тротуарах жались к подъездам парочки, носились ватаги мальчишек, ковыляли старики с палками.
— Белые осмелели, — сказал Литума. — Теперь они разгуливают по Мангачерии, как у себя дома.
— Все из-за проспекта, — сказал Обезьяна. — Это был настоящий удар по мангачам. Когда его прокладывали, арфист говорил, что нас подсекли под корень — кончилась независимость, все будут совать сюда свой нос.
— Теперь нет белого, который не завертывал бы в наши чичерии, — сказал Хосе. — Ты видишь, брат, как выросла Пьюра? Повсюду новые здания. Хотя после Лимы тебе это, наверное, не бросается в глаза.
— Вот что я вам скажу, ребята. Я кончил шататься по свету, — сказал Литума. — Я много думал все это время и понял: не повезло мне потому, что я не остался в своем краю, как вы. Хоть это по крайней мере я понял и хочу умереть здесь.
— Может быть, он передумает, когда узнает, что случилось, — сказал Хосефино. — Ему станет стыдно, что на улице люди на него пальцем показывают. И тогда он уедет.
Хосефино остановился и достал сигарету. Хосе и Обезьяна заслонили его от ветра, он закурил, и они не спеша пошли дальше.
— А если он не уедет? — сказал Обезьяна. — В Пьюре им двоим будет тесно, Хосефино.
— Вряд ли Литума уедет, потому что он возвратился пьюранцем до мозга костей, — сказал Хосе. — Не то что в тот раз, когда вернулся с гор, тогда ему все здесь было постыло. В Лиме у него пробудилась любовь к родной земле.
