— Чего же они в полночь по подворотням бегают? — спросил Валерий.
— А они из кино шли, у них и билеты есть.
И, порывшись в кучке вещественных доказательств, разложенных на столе, опер предъявил Валерию два смятых билета.
— И чего это я на них кинулся? — спросил Валерий.
— Один на двоих, как мышь на кошку.
— Тебе видней, чего ты на них кинулся. Может, пьяный, а может, изнасиловать хотел.
— Опер помолчал и сказал: — Деньги у тебя при себе были, значит, придется писать изнасилование.
Валерий почувствовал, как руки его похолодели. — Ты что, — сказал он не своим голосом, — издеваешься, начальник?
— Ничуть не издеваюсь, а вот побудешь в камере до утра, проветришься, завтра возьмем показания.
— В камеру? — заорал Валерий. — В камеру? С изнасилованием? Да вы меня лучше к стенке поставьте!
— А чего? — удивился опер. — Посидишь ночку в камере, тебе не впервой — если обвинение не подтвердится, выпустим завтра на свободу…
Валерий уронил голову на руки и глухо, отчаянно застонал.
Опер удовлетворенно откинулся на спинку стула и закурил. Когда Валерий минут через пять поднял голову, проклятый мент все так же курил. Глаза цвета хозяйственного мыла улыбались кооператору прямо в лицо.
— Значица, так, — сказал опер, — вот этого протокола здесь не было, — и протянул протокол Валерию.
Тот принял бумажку мертвой рукой.
— И денег в кошельке тоже не было. Понятно?
— Понятно, — сказал Валерий, — на метро только оставьте.
Он вышел из кабинета с протоколом в кармане и с пустым кошельком.
Опер Сивашенко был доволен. С наглого кооператора слупил двести сорок рублей, пятнадцать рублей — с обоих парней и еще рассчитывал крупно подоить матушку одного из сорванцов, которая уже летела на такси в участок, дрожа и утирая старым платком подкрашенные карандашом ресницы. «Экий народ свинский пошел, — подумал Сивашенко, откидываясь на скри-пяшем стуле и с сожалением исследуя прогалины, образовавшиеся от древности в лаковом покрытии стола, — мальчишка, зек вчерашний, а вот, понимаешь, двести сорок рублей у него в бумажнике! Откуда у честного человека двести сорок рублей? А потом в магазине масла нет, а откуда в магазине быть маслу, если у кооператора — двести сорок рублей?»
На следующее утро между Валерием и Вилде состоялся краткий разговор.
Томас Вилде сам пришел, виновато пряча глаза, выразил сочувствие по поводу ночного свидания Валерия с московской милицией (тот о деньгах ему не сказал). Томас Вилде скулил, как побитая собака. Щеки его пылали.
