Остальное вы получите тогда, когда мы наконец увидим те развалины, о которых вы говорили.
Он вытащил пачку лей и отсчитал купюры. Такую сумму Гогошу за целый месяц не зарабатывал, однако для американца эти, деньги были весьма незначительны. В довершение всего Вульп насыпал в сложенные ладони охотника кучу медных монет, которые американцы вообще считали не иначе как железками. Гогошу тщательно все пересчитал и спрятал, стараясь сохранять невозмутимый вид, однако это удавалось ему с большим трудом. В конце концов он все же расплылся в широкой довольной улыбке и облизал губы.
— Этого вполне хватит на выпивку, — произнес он и тут же торопливо добавил:
— Хотя и ненадолго. Ну, вы меня, конечно, понимаете?
— О да, конечно, я вас понимаю, — улыбнулся Вульп, откидываясь на сиденье.
Сзади послышались возбужденные голоса Армстронга и Лаверны, которые старались перекричать лязг и рокот мотора. Впереди сидела пожилая женщина, державшая на коленях корзинку, в которой кудахтали куры. Через проход от нее двое молодых крестьян — оба нескладные и неуклюжие — обсуждали возможные причины мора, напавшего на домашнюю птицу, и о чем-то спорили, тыкая пальцами в потемневший от времени номер “Сельскохозяйственной жизни Румынии”. В задней части автобуса сидела еще какая-то семья, все члены которой были щеголевато и нарядно одеты, но выглядели при этом несколько смешно и нелепо — новые модные костюмы и платья им явно не шли. Вероятно, они ехали на свадьбу или на какое-то другое семейное торжество.
Американцам — спутникам Вульпа — все это казалось странным и забавным, но у самого Джорджа — то есть у Георга — было такое ощущение, что он... возвратился домой. Да, он снова был дома. И все же он чувствовал себя озадаченным, сбитым с толку, и его не покидало какое-то горькое ощущение.
Эти чувства охватили его, едва лишь он сошел с трапа самолета две недели тому назад, хотя ему казалось, что с того дня, когда врач отвез его в Америку, все эмоции в нем умерли. Точнее, ему хотелось избавиться от горьких мыслей, преследовавших его с того момента, когда он остался сиротой. В первые годы своего пребывания в Америке он возненавидел Румынию и при каждом упоминании о ней и о своем происхождении впадал в глубочайшую депрессию. Возможно, это послужило одной из причин его теперешнего приезда — он хотел навсегда избавиться от тяги к этому месту, стряхнуть с него завесу тайны, чтобы наконец суметь сказать: “Здесь не было ничего важного для них... здесь не осталось ничего важного для меня... я навсегда уехал отсюда!"
