— Нет, мадам, но…
— Никаких «но», профессор. Я уверена, что мистер де Мариньи получил достаточно впечатлений на сегодня. Вы сможете увидеться с ним послезавтра. А сейчас вам следует уйти.
— Но…
— Нет! Нет! Нет! — отчеканила она.
Писли повернулся лицом ко мне. Его глаза на мгновение яростно вспыхнули, но затем он улыбнулся.
— Хорошо, — наконец согласился он, и вновь обратился ко мне. — Отложим разговор на будущее, Анри. Доктор права, вам лучше отдохнуть. И не беспокойтесь. Вы в полной безопасности. — Он снова улыбнулся, бросив озорной взгляд на матрону, стоявшую у изголовья моей постели с карандашом. Пока же она чертила какой-то график, Писли нагнулся ко мне и прошептал. — Сомневаюсь, что Ктулху осмелился бы пробраться сюда!
После ухода Писли я снова уснул. На этот раз кошмары меня не мучили, и я проспал почти до полудня. Проснувшись, я обнаружил возле себя совсем юного доктора. Он снимал гипсовые повязки с моих рук. Матрона Эмили — она настаивала, чтобы ее называли именно так — помогала ему, и казалось, искренне радовалась, что, наконец, мои руки освободились от гипса.
— Вы бы не поверили, если бы видели, в каком ужасном состоянии были ваши руки, — сказала она мне. — А теперь…
Теперь на них оставалось один или два небольших шрама, по виду которых можно было предположить, что мои руки пострадали всего лишь от поверхностных порезов и царапин.
— Ваш друг профессор, — продолжала она, — собрал лучших в мире хирургов и специалистов.
Она позволила мне сесть в постели и подоткнула под спину подушки. Мне дали зеркало и разрешили побриться. Я старался не делать резких движений — кости еще болели. По отросшей щетине я определил, что бритва касалась моего лица по крайней мере неделю назад. Матрона Эмили подтвердила это и, более того, объявила, что пока я находился без сознания, она сама два раза брила меня. Таким образом, получалось, что я нахожусь в ее частной лечебнице уже три недели.
Совершив утренний туалет, я попросил принести свежие газеты, но прежде, чем я смог просмотреть их, появился еще один врач. Это был очкастый лысый человечек, деловой и суетливый. Он тщательно осмотрел меня — грудь, уши, глаза, нос. Во время своих исследований он кряхтел и хмыкал, делая подробные записи в небольшой черной книжечке. Потом он заставил меня несколько раз сжать кулаки и согнуть руки в локтях, что было силы, и, почмокав губами, поинтересовался моим возрастом.
— Мне сорок шесть, — ответил я, не задумыаясь, но затем вспомнил о десяти «потерянных» годах и добавил. — Нет, правильнее сказать, пятьдесят шесть.
