— Пригодится, Богданко, все пригодится, — соглашалась Мелашка. — Только рассказчик из меня, как тот сноп соломы. Смелю семь мешков, а они все пустые.
Юноши рассмеялись — им нравилась ее образная речь. Богдан с улыбкой сказал в топ ей:
— Мелите, тетенька, хотя и пустые, лишь бы пахло мукой.
И они захохотали еще громче. Мелашка веселилась вместе с ребятами.
Обладавшая природным умом, она была осторожна и в выборе своих рассказов, и в выражениях, стараясь не задеть шляхетской чести Стася. Она умалчивала о позорной усмирительной деятельности благодетеля обоих юношей — Станислава Жолкевского. Зато превозносила в своих рассказах казацкую славу Байды Вишневецкого, Ивана Подковы и тем более Косинского и Наливайко, переходя к мечтам и воспоминаниям. Особенно убедительно звучало в устах пожилой женщины осуждение позорных и жестоких нападений крымских татар и турок.
Рассказывая о судьбе своей матери, рисуя ужасные картины набегов татар, Мелашка не выдержала — заплакала сама; вызвала слезы у своих слушателей, зарождая в них ненависть ко всяким захватчикам, посягающим на жизнь людей. Она многое испытала сама, а еще больше наслушалась от покойного деда и от свекра — запорожского казака Пушкаря. Из рассказов Мелашки юноши узнали о том, что шляхта настойчиво засылала в Москву «ополяченного царевича Димитрия».
— Сколько той кровушки человеческой пролито, милые мои, — вздыхала женщина. — Если уж он — царевич-то — отбился от своего края, веру избрал себе иную, чем люд Московии исповедует, то, должно быть, московские посполитые так себе думают: хоть «красные перья на удоде, да сам-то смердит…». Без него привыкли в своей отчизне хозяйничать, а тут насильно навязывают забытого, — слух ходил, что и давно убитого, — царевича. Прости господи, как не сказать: пока кожух не вывернешь, он все кажется черным. Ну, а люди — это сила. В своей стране они, что орлица в гнезде, не щадя живота своего защищаются…
Так, сама того не замечая, Мелашка прививала юношам уважение к свободе украинского, русского, польского народа.
Под впечатлением таких бесед и начал Стась Хмелевский готовить свою поздравительную оду к рождественскому вечеру. Богдан помогал другу. Он лучше, нежели Стась, владел латинской и греческой письменностью, знал на память изречения Цицерона, избранные творения Вергилия, оды Горация, мудрые высказывания Платона, исторические этюды Фукидида. Ода создавалась быстро, и они написали ее раньше, чем другие ученики, готовившиеся к торжественному празднику.
