Было три часа утра.
Эйвери положил трубку, разбудил Сару и сказал:
– Погиб Тэйлор. – Конечно, он не должен был ей этого говорить.
– Кто это Тэйлор?
Зануда, подумал Эйвери, он его помнил очень смутно. Ужасный зануда, какие бывают только в Англии.
– Из отделения курьеров, – сказал он. – И во время войны он у них работал. Надежный был человек.
– Ну конечно! Все у тебя надежные. Как же тогда он погиб? Как он погиб? – Она приподнялась и села в постели.
– Пока неясно. Леклерк ждет подробностей.
Эйвери всегда было неловко одеваться у нее на глазах.
– Он хочет, чтобы ты помог ему ждать?
– Он хочет, чтобы я пришел в офис. Я ему нужен. Неужели ты думаешь, что я сейчас опять лягу спать?
– Я только спросила, – сказала Сара. – Ты всегда так стараешься для Леклерка.
– Тэйлор работал у нас много лет. Леклерк очень встревожен.
Ему еще слышались нотки торжества в голосе Леклерка: «Приезжайте немедленно, возьмите такси; еще раз посмотрим досье».
– И часто это случается? Часто у вас погибают? – В ее голосе звучало возмущение, как будто ничего подобного она предположить не могла; как будто только ее одну ужасала смерть Тэйлора.
– Не вздумай никому рассказывать, – сказал Эйвери. Это был его метод нейтрализовать жену. – Даже то, что я вышел из дому посреди ночи. Тэйлор отправился в поездку под другим именем. – Он добавил:
– Кто-то должен будет сказать его жене, – и стал искать очки.
Она встала и накинула халат.
– О, господи, перестань разговаривать, как ковбой. Почему нельзя знать женам, если знают секретарши? Или женам у вас сообщают только о смерти мужа?" – Она пошла к двери.
Она была среднего роста, и у нее были распущенные волосы, которые не слишком гармонировали со строгостью лица. Лицо было отчасти недовольное, напряженное, озабоченное, словно она всегда ждала чего-то неприятного. Они познакомились в Оксфорде; она закончила университет с лучшим дипломом, чем он. Но брак сделал ее, некоторым образом, инфантильной; чувство зависимости стало определять ее манеру поведения, как будто она отдала ему нечто невозместимое и все время требовала вернуть. Сын для нее был не продолжением жизни, а скорее извинением перед ней, стеной, которую она поставила между собой и всем миром, и в той стене не было лазейки.
– Куда ты идешь? – спросил Эйвери. Иногда она что-нибудь делала назло – возьмет и порвет билет на концерт.
Она сказала:
– У нас ребенок, ты помнишь?
Он услыхал плач Энтони. Они, должно быть, его разбудили.
