— Конечно, конечно!.. Ну, а если бы боги Аида[2] призвали к себе моего
господина…
— Что ты опять говоришь мне, Мармэ! В каком ты бесстыдном теперь
настроении!
— Нет, ты скажи: в каком настроении ты чувствовала бы себя, оставшись
свободною, молодою вдовою… когда нежная страсть такого красавца юноши, как
Пруденций, не казалась бы тебе тем, чем кажется нынче? Ах, я уверена, что вы
с ним скоро пришли бы сжечь жертву ваших сердец у алтаря Гименея.
— Никогда!
— Почему, моя госпожа?
— Во-первых, потому, что я христианка.
— Я очень плохо понимаю различия в верах! Для меня все религии сходны в
одном: все мешают любить столько, сколько б хотелось!
Но эти слова привели Мелиту в такое сильное расстройство, что она стала
еще больше укорять Мармэ за вольности в ее рассуждениях.
— Ты говоришь мне про приязнь, которую ты ко мне будто чувствуешь, —
сказала Мелита, — а высказываешь такие мысли, которые пристали бы разве
коварной смутьянке, желающей сбить замужнюю женщину с пути ее долга. Но
этого, я надеюсь, со мной никогда не случится: от этого меня сохранит именно
то святое учение, в постижении которого я стараюсь найти смысл жизни. Не
улыбайся, Мармэ. Христианское учение открывает человеку, в чем смысл жизни,
и научает его управлять своими страстями. Ты не раз говорила мне, что я
облегчила тебе твою долю тем, что обращаюсь с тобою не как с рабыней, а как
с равной мне женщиной; а ведь это произошло оттого, что наш учитель велел
нам в каждом человеке видеть нашего брата, и потому мне отрадно и сладко
называть тебя моею «сестрою» и устроить тебе покой и довольство. Но дальше
согласие наше идти не может, потому что ты почитаешь себя вправе брать у
жизни все, что только возможно схватить, а я рассуждаю иначе.
— О, конечно, схватить все, что можно! — перебила Мармэ. — Для чего
упускать свое счастие?
— Счастие!.. Это неясное слово, Марема. Кто может сказать: в чем
счастье?.. Для тебя это, быть может, достиженье того, что тебе сейчас
нравится, а для… другой…
— Ты хочешь сказать, для христианки?
— Может быть, да. Для нее лучшая радость — вовсе не в том, чтобы
вырвать у жизни сейчас все, что возможно, а в том, чтобы идти в тишине к
тому, что может создать общую радость.
Мармэ засмеялась и, отмахиваясь ладонями, молвила:
— Эге-ге! Это все старые песни! Ты оттого так рассуждаешь, что ты
слишком спокойно любишь мужа и не имеешь от него детей. Когда бы Алкей был
способен внушить тебе более жаркие чувства или бы ты имела детей, то поверь,
что ты бы на все посмотрела иначе и стала желать своего, а не общего
счастья.
