— О, совсем наоборот, — так же с улыбкой отвечала Марема, — не я, а ты,
моя госпожа, живешь в целомудренном сердце невинного Пруденция.
— Что говоришь ты!.. Опомнись, что ты сказала, Марема!
— Я сказала только то, что для меня очевидно и что как раз так и есть,
как я сказала. И поверь мне, госпожа, что это не мне одной кажется так.
— Кто же еще смеет так думать?
— Смеет!.. Ты смешно говоришь: для чего тут особая смелость? Всякий,
даже против желания, должен подумать о том, что перед ним является с такой
же очевидностью, как страстная влюбленность в тебя невинного Пруденция.
— Ты клевещешь разом на всех нас, Мармэ, и я бы хотела, чтобы ты
выпустила это из своей головы и никогда более к подобному разговору не
возвращалась.
— Запретить говорить мне ты можешь, и я буду тебе повиноваться, но
«выпустить из головы»… Нет, ты требуешь невозможного дела!.. И притом,
если я буду молчать, я не открою тебе всего, что угрожает…
— Кому?
— Кому? Странный вопрос! Всем, кто тебе дорог:
Алкею, Мелите, вдове Ефросине и самому невинному Пруденцию, который не
может жить долго без перелома в душе его, если не произойдет отвлечения его
мыслей куда-нибудь вдаль от всего, что слилось для него в одном сладостном
звуке твоего имени. О госпожа! Или ты в самом деле дитя, несмотря на
довольно долгие годы замужества с Алкеем, или же ты самая большая и искусная
притворщица в свете!.. Разве не видишь ты, как он глядит на тебя, так, что
всякому видно, что он постоянно весь полон тобою…
— Я этого не вижу.
— Ты не видишь, но вижу я, и видит мать его, вдова Ефросина, у которой
он спит, положив голову ей на колени, а уста его в тихом бреду произносят
шепотом сладчайшее слово: «Мелита»… Вдова Ефросина тоже ведь женщина, и
она не может не догадаться, что это значит… Я думаю, что если бы твой муж,
засыпая у тебя на коленях, стал тихо шептать имя посторонней женщины, то
хотя бы это имя значило не более, чем имя Маремы, — ты бы догадалась, что
господин мой зовет меня не для таких услуг, которые я обязана исполнить ему
все при твоем лицезренье.
— Право, я никогда об этом не думаю.
— Верю! И зачем бы ты стала думать, когда твое сердце нимало не
уязвлено страстью…
— Что ты хочешь сказать? — перебила Мелита, — или, по-твоему, я не
люблю своего мужа?
— Нет; ты любишь Алкея, как мужа, и на мужнину долю этого чувства
довольно; но Алкей ведь недаром имеет такие глаза, которые могут сразу в
разные стороны видеть… Зачем он тебе рассказал про стыдливость этого
юноши, который пламенеет к тебе первою страстью?.. О, я не была при том, как
вы об этом говорили, но я будто слышу вкрадчивый тон Алкеева голоса; я знаю
наверно, как он с шуткой мешал яд своих подозрений…
