Р.: Ты получил свое жаворонье, Хэлбот?
Х.: Я припер тебе негру, Роузбин, с самой войны, знаешь ли.
Р.: Для меня, моего собственного негру, для меня, Хэлбот?
Х.: Я завсегда думал о тебе, Ройспин, что это ты моя собственная.
Р.: Вот это жизнь! Покажи же мне этого самого негру с войны, Хэлбаут!
Х.: Нет.
Р.: Что за сранные прихваты у тебя, Хэлфорд, разве это не я, твоя собственная?
Франк поглядел на стол, едва отваживаясь глядеть на стол. «Я ненавижу этот стол» – скзал он. – «Старый паршивый стол в моем доме.» Затем он поглядел на часы. «Черт бы побрал эти часы в моем доме,» – сказал Франк, ведь это, понимаете ли, был его дом. Следующим ему попалось на глаза кресло родимой матери. «И кресло это мне нисколько не нравится,» – прогундел он. – «А взгляните только на этот говер, весь дрязный и мыльный. И как мне только следить зазаза всем гнилым барахлом. Хто я такой, собственно, как не раб, приклепанный ко всякой такой дряни. Остается лишь с жабостью смотреть на всех прочих плюдей, весело хахачущих и изливающихся надо мною. Как мне жить дальше? Как? Неужели до самой тверди придется ухаживать за всем этим поганым ветхим домом?» И Франк отправился к своей глухой старухе матери, которая прожевала с ним. «Над чем змеешься, глухая старая калоша?»
«Натерпелся я с тобою – и так хламот хоть отправляй, а тут ты еще гадишь по углам.» С этими словами Франк подошел и трахнул ее по башке. «Это тебе за твой дурацкий змех, глухая старая развалина.» «Ненавижу эту старую калошу,» – сказал он себе, злобно ухвыляясь.
«Продам-ка я весь этот вонючий сарай, да и тебя, мамаша, впридачу.»
Вот, он все продал, уехал и поселился в другой стране, которая ему и вполовину так не была дорога, как его родной любимый дом в Англии, где жила его милая, добрая, любимая мать-старушка; и все-то это он (Франк) потерял из-за своего крутого борова. Вот оно, значит, как бывает-поживает.
