Впрочем, городские мудрецы считали все это ерундой. Что до отца Марсины, то, хотя в юные годы он и играл в детскую игру «Берегись когтей Колхаша», сейчас он не сомневался в том, что Колхаш, одаривший его шкатулками и сундуками, не может быть тем источником зловещих слухов. А потому он не хотел становиться на пути такой пылкой и щедрой любви.
За приготовлениями к приезду жениха время летело незаметно.
Марсина беспомощной мушкой намертво завязла в липкой паутине. Не находя себе места от тревоги и горя, она, смирившись, готовилась к свадьбе, порой представляя себе, что бы она ощущала, если бы ее ждал союз с Дером. (Об этом молодом человеке в городе говорили только, что он хорош собой и любит развлечения — на одни шпоры потратил больше, чем расходует за полгода семья бедняка).
Сначала Марсина надеялась, что Дер пошлет ей весточку. Однако тот безмолвствовал — вероятно, тоже был убит горем. Он ничем не мог ей помочь, и сама она была бессильна. Воспитанная в послушании, Марсина никогда не перечила родителям и не знала ничего иного, кроме покорности. К тому же ее все время окружали домочадцы, горничные и служанки, а так же родственницы, которые приезжали поздравить ее. Короче, не было еще на свете пленницы, которую охраняли бы более ревностно.
Точно так же, как Марсина не могла ослушаться родительской воли, не по силам было ей и представить себе будущую свадьбу с таинственным князем Колхашем, не говоря уже о последующей совместной жизни.
А потом наступила ночь, когда под окном расцвел благоухающий жасмин, и девушка, изможденная и осунувшаяся, рухнула на постель и забылась тяжелым сном. И ее посетило странное видение…
Будто наступил день свадьбы, и их обвенчали. И вот ее несут в занавешенном паланкине по неизвестной дороге, и лишь смутные воспоминания о сверкающих сосудах, благовониях и пряностях, фейерверках и барабанном бое проплывают в ее голове. Будто с обеих сторон паланкина движутся многочисленные придворные и воины, а чуть впереди на угольно-черном скакуне восседает он, ее муж, Колхаш.
И во сне она вдруг понимает, что до сих пор не видела его лица. Каким-то образом в течение всей долгой церемонии он был скрыт от нее, как и ее саму поначалу с головы до пят скрывала от чужих глаз расшитая бисером фата. Она не понимает, как это могло произойти — должна же была она его увидеть, когда он поднимал фату, и, тем не менее, она ничего не может вспомнить, не может даже сказать, какого он роста, строен или согбен годами. На ум приходит лишь черная лошадь, да и то, словно ее кто-то предупреждал об этом скакуне.
