– Да и слава богу! – обрадовалась бабушка, будто боялась, что с деньгами Васька напутает.
– Ох, деньги, деньги! – вздохнула тетя Нюра, помолчав. – И вроде бумажка простая, а есть все же в ней сила!
– Охо-хо! – вздохнула бабушка. – Какая еще сила-то!
Но тетя Нюра будто и не услышала ее вздоха.
– Вот эти вот денежки-то, – сказала она, кивнув на диван, – на трактор копим, Васильевна. Ноне все на кобылах землю горбим. Было до войны три трактора, дак рассохлися. – Она засмеялась и добавила, становясь серьезной: – А теперь новый купим.
Я поглядел внимательно на тетю Нюру и вспомнил базар – бывал я там и с бабушкой, и с мамой, и один, – вспомнил ряды молочниц в белых фартуках, в белых нарукавниках, бойко орудующих железными черпаками с длинными ручками. Глядя на этих торговок, я всегда завидовал им, завидовал, что любая из них может взять и вот так, запросто, целый черпак молока выпить. А если захочет, и еще один: бидон-то у нее вон какой, два мужика еле с машины снимают. Торговки казались мне жмотинами и богачками – молоко стоило не дешево, и однажды я видел, как один старик покупал полчерпака. Молочница долго отплескивала из своего черпака, отлила, наконец, ругаясь, деду в бутылку, и он ушел, шаркая ногами. С тех пор я этих торговок особенно не любил.
И вот тетя Нюра. Она ведь тоже торговка. А торговала на трактор.
Я с интересом разглядывал Васькину мать. Рядом с ней лежали деньги, разложенные в стопки.
– Есть на трактор? – спросил я тетю Нюру, довольный, что и я к этому трактору имею отношение.
– На одну гусеницу! – ответила она, рассмеявшись. – Или на полмотора.
Я тоже засмеялся, представив, как по полю ползет не целый трактор, а одна только гусеница.
* * *
Оставив деньги на диване, тетя Нюра сбегала в магазин, принесла соли и спичек. Потом пришла мама, и мы уселись пить чай.
– Вы меня извиняйте, бабоньки, – сказала тетя Нюра, прихлебывая чай, – что молочка-то Николке я не привезла. На машине казенное было, а призанять у соседок не успела, погнал окаянный председатель прямо из конторы.
Мама и бабушка смутились, стали говорить: «Что ты, Нюра, да зачем, не такое теперь голодное время, все же лето», – но она, не слушая их, посмотрела на меня и сказала:
– Ну-ка, а может, Коле к нам податься? – И засмеялась: – Конечно! Живет парень в городе, глотает пыль, а у нас чистота! Раздолье!
Я сначала даже опешил. А потом вскочил, словно ошпаренный.
– Мама! – крикнул я. – Бабушка! Отпустите!
Видно, глаза мои сверкали, как угли, и голос звенел. Мама и бабушка нерешительно переглядывались.
