— Девочка? Ты с ней в панибратских отношениях?
— Можно и так сказать. Знаю ее с того самого дня, как она родилась.
Сегодня он просто обречен делать глупости. Можно добавить и еще одну.
— Расскажи мне о ней. Торголд осклабился.
— Вам так хочется про нес узнать?
— Нет, просто любопытно.
Торголд выпятил губы и глубокомысленно кивнул:
— Ах, любопытно, тогда все понятно. Из любопытства некоторые мужчины готовы объехать весь свет. А может, они хотели удрать от своих женщин? Они, то есть женщины, могут быть очень беспокойными, как ни печально. Бывает, начнут болтать об одном и том же, хоть беги. А голоса при этом… не хочу сказать — как у ворон, чтобы себе не нажить неприятностей. Но они готовы твердить свое до хрипоты, если вобьют что-нибудь себе в голову. Понимаете, о чем я?
Хоук вспомнил о Доре и ответил со вздохом:
— Полагаю, что да.
— Но есть среди них и другие. Ласковые, как весенний дождь, сильные, как вода, бегущая по камням. Такая вода, бывает, уносит камень, да-да, уносит, но как бы с нежностью. Камень и не замечает, что с ним случилось. Не думает об этом.
— Я не камень, — проговорил Хоук. Он взглянул вверх, на небо, такое синее, что глазам было больно; опустив глаза, огляделся: на деревьях поодаль от стены сидели вороны, много воронов. — Я мужчина.
Торголд снова усмехнулся. Ответ ему, видимо, понравился. Он подобрел.
— Ленточки для волос — вот что она любит.
— Что?
— Ленточки для ее волос. Она их очень любит. Какого угодно цвета, это ей все равно. С детских лет любила ленточки для волос. — Торголд повернулся лицом к Хоуку, который продолжал смотреть па собеседника с удивлением. — Она держит их в маленькой шкатулке, свернутыми, как цветы.
— Ты считаешь, мне стоит купить ленточек для волос?
— Не повредит.
— А как насчет драгоценных камней, мехов, шелков?
— Ленточки для волос.
— Хорошая лошадь, роскошные занавеси в ее комнату, редкие благовония?
— Ленточки для волос.
— Зеркало из далекой Аравии, шкатулки кедрового дерева, полные пряностей, арфа со струнами из волос единорога?
— Ленточки для волос. И на вашем месте я бы забыл и думать о единороге. Его нельзя поймать.
Хоук хотел удержаться от улыбки, но не смог.
— Ты хочешь сказать, что, когда я совсем состарюсь, я все равно стану покупать ленточки для волос?
— Станете, если будете удачливы, милорд. Вы удачливы? Ведь не пустой дар фортуны сидит на таких широких плечах?
— Будь я проклят, если мне это известно. В самом деле, как знать? У него в жизни были и удачи, и беды. Эссекс его детства был куда более опасным и неспокойным местом, чем теперь. Ни один разумный человек не ждет от жизни сплошных удач. Его мать умерла слишком рано, оставив о себе нежные воспоминания, почти неуловимые, порой вызывающие тоску. Тоску эту восполняли странные вещи: обрывок песни, веяние аромата, звук голоса, почти, но не до конца знакомого. Он привык к этому. И по контрасту едва мог вспомнить себялюбивую, бездумную девушку, которая погибла по собственной вине из-за глупого несчастного случая вскоре после их вступления в брак. Погибла сама и унесла с собой их не рожденного ребенка. Хоук примирился с условиями существования в этом мире и был этому рад, но время от времени спрашивал себя: можно ли еще на что-то надеяться, на что-то не открытое и не испытанное?
