– А вот я вас! – страшным шепотом сказал Анискин. – Как всех штрафану!
Ребята резко сдали назад, но участковый о них тут же забыл – подмигнув сам себе, он, тщательно разглядывая землю, пошел к дверям. Возле них Анискин остановился, но долго стоять не стал – пробующе открыл дверь и проник в нее, напоследок сказав заведующему:
– Через минуточку входите, Геннадий Николаевич.
Когда заведующий вошел в темный клуб, он участкового не увидел, а только услышал сопенье и тяжелый скрип досок – надо было полагать, что Анискин на ощупь пробирался к той комнате, где занималась колхозная самодеятельность, хранились музыкальные инструменты и, дожидаясь начала киносеанса, обычно сидели местные власти – председатель колхоза, председатель сельсовета и сам участковый Анискин.
Так оно и оказалось – Анискин стоял в комнате и с милицейским прищуром смотрел на широко раскрытый шкаф, в глубине которого лежали кумачовая материя, сломанный баритон и куча банок с зубным порошком – для лозунгов и плакатов. Пахло в комнатешке пылью, огурцами и жирным гримом.
– Двери клуба надо запирать! – непонятно улыбнувшись, сказал участковый. – Вчера, Геннадий Николаевич, конечно, была суббота, конечно, после работы гражданину выпить не возбраняется, но двери надо закрючивать, Геннадий Николаевич… – После этого Анискин вынул из-за спины огрызок огурца и положил его на пыльный трехногий стол. – Так когда, вы говорите, заперли шкаф-то?
– Примерно в двадцать три двадцать пять…
– Вот видите, Геннадий Николаевич, теперь говорите: «Примерно!», а раньше… Но дело не в этом, Геннадий Николаевич, дело в том, что аккордеона-то нету. А!
Аккордеона в шкафу действительно не было: банки – они тут, кумачовая материя – вот она, сломанный баритон вот лежит, а аккордеона… Его не было, аккордеона, и притихший заведующий уж было хотел, ослабнув от переживаний, опуститься на промятый цветастый диван, но участковый не позволил:
– Не будем пока садиться, Геннадий Николаевич, не будем.
Слова «не будем», все уменьшая голос, Анискин повторил раз пять подряд, произнеся их на разный лад и тон, а сам рачьими глазами шарил по комнатешке – окна осмотрел и доски пола, наличники и стол, шкаф и темные углы, потолок и дверь за своей спиной. Сам участковый стоял на месте, но шеей ворочал активно, старательно и вскоре облегченно вздохнул:
– Ну, так, Геннадий Николаевич…
Анискин сделал шаг к столу, взял с него ветку увядшей рябины и поднес к носу. Ничем другим, кроме рябины, ветка пахнуть не могла, но Анискин долго нюхал ее, подносил то к одной ноздре, то к другой и, наконец, расплылся в галантной дьявольской улыбке.
