— Блокированы, естественно.
Входит Клейн.
— Что?
— Фень изменил нам и отрезал Вампоа. Бери патруль гвардейцев и агентов. Конфискуй всё, что катится на колёсах. И быстро. В каждый драндулет агента и шофёра (шофёры внизу, их привёл Гон). Пусть объезжают весь город — не проезжая через мосты — и везут сюда всех безработных и забастовщиков, которых встретят. Иди в комитеты. Пусть активисты шлют нам всех людей, которыми располагают. И обязательно доберись до полковника, пусть он даст тебе сто кадетов.
— Он развопится.
— Плевать, идиот! Сам их заберёшь.
Клейн уходит. Где-то вдалеке начинается перестрелка…
— Смотрите, чтобы не создавать пробок! Если для начала явится хотя бы три тысячи…
Он подзывает кадета, который только что вместе с Клейном опрашивал агентов, перед тем как их впустить:
— Пошлите секретаря в комитет докеров. Тридцать грузчиков немедленно.
Уезжает ещё одна машина. Я быстро выглядываю в окно: десяток машин перед зданием комиссариата, шофёры ждут. Каждый уходящий с поручением секретарь берёт одну из них; машина со скрежетом выезжает из большой тени, косо отбрасываемой зданием, и исчезает в пыли, пронизанной солнечными лучами. Выстрелов больше не слышно, но, пока я смотрю в окно, слышу, как за моей спиной чей-то голос говорит Гарину:
— Три патруля попались. Три делегата от секций ждут.
— Офицеров расстрелять. Что до солдат… где они?
— В комитетах.
— Хорошо. Разоружить, в наручники. Если Тан перейдёт мосты, расстрелять.
В тот момент, когда я оборачиваюсь, человек выходит, но тут же возвращается:
— Они говорят, у них нет наручников.
— К чёрту!
Звонит внутренний телефон.
— Алло! Капитан Ковак? Да, комиссариат пропаганды! Горят? Сколько домов? С той стороны реки? Пусть горят…
Вешает трубку.
— Николаев! Какая охрана у дома Бородина?
— Сорок человек.
— Пока хватит. Носилки там есть?
— Я только что приказал послать.
— Хорошо.
Он глядит в окно, сжав кулаки, затем снова обращается к Николаеву:
— Ну, началась сумятица… Иди вниз. Прежде всего машины в одну линию, одну за другой. Затем заграждение и ряды безработных.
Николаев уже внизу, очень приметный в своей белой каске, суетится, машет руками. Машины с грохотом перемещаются и выстраиваются. В тени ожидают двести-триста человек в лохмотьях, почти все сидят на корточках. С каждой минутой их становится больше. Те, что подходят, с тупым видом спрашивают о чём-то первых, а затем садятся на корточки позади них, чтобы тоже оказаться в тени. Я слышу за собой голос:
