Но моя книга имеет к Истории лишь очень поверхностное отношение. Если она избежала забвения, то не потому, что в ней изображены те или иные эпизоды китайской революции, а благодаря своему герою, в котором способность к действию сочетается с культурой и трезвостью мысли. Эти ценности косвенно связаны с ценностями Европы тех лет. И так как мне задают вопрос: «Что случилось в сегодняшней Европе с ценностями, относящимися к сфере духа?» — я хотел бы в качестве ответа привести здесь текст, с которым от имени моих соратников-голлистов я обратился к интеллигенции, собравшейся 5 марта 1948 года в зале Плейель. Впрочем, это выступление (оно представляет собой стенографическую запись импровизированной речи) — не первый опыт в таком роде. Некоторые из выраженных в нём мыслей в иной связи я уже излагал в «Психологии искусства». Но мне казалось, что присущая этому выступлению чуть взволнованная, проповедническая манера изложения лучше согласуется со страстями в романе и кругом поднимаемых им проблем, чем стремление к мнимой объективности. Я лишь кратко касаюсь здесь кризиса европейского сознания. Главным же образом стремлюсь показать ту непосредственную и вместе с тем скрытую угрозу оболванивания, которую представляет воздействие психотехники (пропаганда после Гарина добилась больших успехов), а также определить то, что, с нашей точки зрения, необходимо спасти.
* * *
Европейский дух претерпевает двойную метаморфозу. Драма XX столетия, по нашему мнению, в том, что, хотя политический миф Интернационала исчерпал себя, культура, как никогда прежде, становится интернациональной.
Великие голоса прошлого от Мишле до Жореса — в течение всего XIX века — утверждали как само собой разумеющееся, что чем меньше человек связан со своей родиной, тем больше в нём собственно человеческого. Но это шло не от низости мысли и не от заблуждения. Так выражалась тогда надежда. Виктор Гюго считал, что соединённые штаты Европы возникнут сами по себе и станут предвестием соединённых штатов мира. Но создание соединённых штатов Европы — процесс болезненный, а соединённые штаты мира вообще не предвидятся.
Мы осознали, что Россия, отвергнув с великим пренебрежением унаследованный ею от прошлого гимн «Интернационал» (а этот гимн был связан — хотела она того или нет — с извечной мечтой людей о справедливости), разом уничтожила все мифы XIX столетия. Отныне мы знаем, оттого что мы в меньшей степени будем французами, в нас не появится больше собственно человеческого, призыв быть меньше французом означает попросту быть больше русским. Как в радости, так и в горе мы связаны со своей родиной. И понятно, что вне её мы не можем быть европейцами, что европейцами мы становимся — хотим того или нет — только через неё.
