Инспектор вспомнил об их странном разговоре, таком же странном, как и спартанская обстановка в гостиной, часы с остановившимися стрелками, невозмутимость своей собеседницы, ее равнодушие к собственной дочери. Облокотившись о стойку бара, Мишель вновь испытал неприятное ощущение — казалось, он вернулся из другого мира.
Он допил пиво, без всякого интереса прислушиваясь к разговорам соседей, но от этого ему стало удивительно хорошо! Его окружали нормальные люди, которые говорили о нормальных вещах и умели смеяться.
Мишель вдруг понял причину своего дискомфорта — Ноэми обладала той же показной сдержанностью, что и мать Тома! Она так же вела себя и так же ловко уходила от «неудобных» вопросов. Ободренный этим выводом, Мишель решил, что продолжит размышлять в этом направлении. Возможно, у обеих дам есть и другие общие черты.
Тем временем Мюрьель находилась в Лазале у Жерома. Она не спешила в клинику Алеса. С Жеромом они условились встретиться днем, в четыре часа. Если Вероника заговорит, считала Мюрьель, то это произойдет не раньше чем в конце дня.
Пользуясь свободной минутой, она позвонила сыну Эндрю. Их разговор был не из легких. Хотя Эндрю жил у друзей, где были его сверстники, он тут же посетовал, что с ним рядом нет Мюрьель, сказал, что она постоянно куда-то уезжает. Она пообещала сыну очень скоро вернуться, но этого оказалось недостаточно, чтобы его успокоить.
— Ты всегда так говоришь, — обвинил ее мальчик, — но тебя никогда нет!
— Послушай, дорогой, я знаю, это трудно, но у меня такая работа, что мне все время надо уезжать. Понимаешь?
— Нет! У меня и так уже нет папы…
Подобных слов Мюрьель боялась больше всего. Что она могла ответить на это сыну? Такому маленькому мальчику трудно было объяснить, как она страдала из-за его отца и сколько ей пришлось вынести, чтобы его удержать.
В то же время Мюрьель знала: она не сможет до бесконечности отделываться уклончивыми ответами. Эндрю подрастал очень быстро, слишком быстро, на ее взгляд, и скоро он потребует более убедительных объяснений.
Не желая продолжать разговаривать на эту тему, она решила повременить с развязкой:
— Послушай, Эндрю, я понимаю, что тебе плохо и ты хочешь знать, что случилось. Но по телефону я не могу об этом рассказывать. Клянусь, как только вернусь, мы серьезно обо всем поговорим…
Тем не менее Эндрю настаивал, и ей пришлось несколько раз повторить свою просьбу, чтобы он наконец положил трубку.
Успокаивая сына, сама Мюрьель так разнервничалась, что, едва их разъединили, она разрыдалась. Иногда она давала волю слезам. Это был способ выплеснуть эмоции, при условии, конечно, что ее никто не видит. Мюрьель терпеть не могла, когда кто-нибудь начинал ее жалеть. Она всегда преодолевала трудности в одиночку, всего добивалась лишь собственными силами, как с восхищением говорил ее отец.
