— Милорд, милорд! — весь вечер не смолкал настойчивый стук в дверь и крики. — У причала ждет лодка, начинается отлив, бегите, сядьте на корабль, бегите во Францию!
Однако ответом была лишь неземная тишина.
День клонился к закату, Лондон затихал в воскресной дремоте, даже мыши не шебаршили.
Под вечер мэр и все олдермены, яркие в своих золотых цепях и мантиях, явились ко мне с приветствием от Сити:
— По правде сказать, Ваше Величество, войска, которые мы поставили охранять Сити, жалуются, что замерзают от безделья, им нечего делать!
И едва затеплились свечи, едва догорел его последний вольный денек, мой лорд отпустил заложников, сломал меч и сдался на милость судьбы.
Их судили в Вестминстере, его и Саутгемптона, судили двадцать три пэра. Кроме вооруженной попытки свергнуть меня с престола ему вменялась изменническая переписка с Испанией и с Шотландией — со всеми, кто соглашался выслушать его дикие предложения посадить их на мой трон в обмен на сохранение за ним должности лорда-генерала. Я получила мрачное удовлетворение от вести, что юному Якову Шотландскому достало ума не согласиться ни на что определенное. Однако он, как и следовало мудрому политику, держал моего лорда про запас.
Начался суд. Бланта судили на следующий день, признали виновным и еще через день обезглавили. Тогда же казнили и негодяя Ли, которого взяли в Уайтхолле на пути к моей опочивальне — он удумал взять меня в плен и потребовать жизнь моего лорда в обмен на мою. Как простолюдин, он не сподобился топора, но к виселице шел бодро и, по правде сказать, заслужил не одну смерть. Приятно подумать, что старая ведьма, которую он сжег, четвертованный ирландский бунтовщик и многие другие, кто вполне обоснованно проклинал час его рождения, дождались, когда он к ним спустится, — теперь у них впереди целая вечность, чтобы потолковать по душам.
Однако мой лорд, мой дикий жеребец, бился до последнего. Даже на суде, когда обличали его вину, он пытался сразить обвинителей их же оружием.
— Слушайте меня, милорды! — кричал он, его звонкий голос отдавался под гулкими сводами Вестминстер-холла. — Слушайте, если дорожите жизнью королевы! Ибо возле нее притаился изменник, чьи преступления много гнуснее тех, в которых обвиняют меня!
— Что он сказал?! — вскричала я, когда Роберт сообщил мне об этом. — Что советник, которому я доверяю больше всех, доверяю всем сердцем, повинен в государственной измене?
Роберт склонил голову. Он был очень бледен.
