Шелби покачала головой.
— Миссис Оберон, дядя Альфред. На особое летнее представление оперы, поэтому ты во фраке.
— Ах да, да, пингвиний костюм. — Альфред попытался извернуться и посмотреть на себя сзади. — Тогда мне пора. Если только ты не намерена продолжить обсуждение вопроса о настоящей жизни.
— Нет, дядя Альфред. Все в порядке. Наверное, в каких-то вещах я должна разобраться сама.
Он потрепал ее по щеке.
— Блестящая идея, дорогая. Только не произноси слова «работа». Ты же Тейт, не забыла? Работа. Жуткое ругательство. Боюсь, в следующий раз ты начнешь терзать мои старческие уши такими словами, как «промышленность», «дисциплина» и — святые угодники! — «социальная справедливость».
Шелби закусила губу.
— Дядя Альфред, а разве все эти слова не начертаны на фамильном гербе Тейтов?
— Какое печальное напоминание. Эта чертова штука красуется на дурацких блейзерах Сомертона, которые он носит в яхт-клубе, что ужасно меня смущает. — Альфред искоса посмотрел на племянницу. — Какую же ты причинила мне боль, напомнив о мучительных обязанностях Тейтов. Обязанности — еще одно страшное слово. Временами ты так на меня не похожа. Интересно, Шелби, имею ли я какое-нибудь отношение к твоему рождению?
— Нет, дядя Альфред.
— Верно. А жаль. Мой брат был так похож на Сомертона, вплоть до этой ужасной ямочки на подбородке… поэтому я и ношу бородку. Понимаешь, это моя маскировка. В тебе было бы больше духа, если бы я наставил рога твоему отцу. Но я всегда терпеть не мог твою мать, упокой Господи их чопорные души.
Улыбка Шелби померкла. Не из-за его замечаний в адрес ее родителей, которые умерли больше десяти лет назад, прожив жизнь совершенно обособленно от двух своих отпрысков, а из-за слов дяди о недостатке в ней духа. Вот что огорчило Шелби.
— У меня совсем нет духа, дядя Альфред? Ты действительно так думаешь?
Альфред положил цилиндр и накидку и подошел к племяннице.
— Я так сказал? О, прости меня, дорогая. Но в последнее время ты немного хандришь, верно? Ходишь повесив голову — слава Богу, без ямочки на подбородке. Ты несчастна. Вероятно, потому что ты во всех отношениях такая порядочная и честная.
— В отличие от тебя, — печально промолвила Шелби.
— А, да. Я помню собственную юность, давно ушедшую и горько оплакиваемую. Меня выгнали из двух средних школ и трех колледжей — рекорд среди Тейтов, которым я до сих пор необыкновенно горжусь. Но я жил, дорогая, набирался опыта! Я объехал Европу, путешествовал по Америке, пожил бок о бок с простым народом, узнал все про настоящую жизнь, на которую ты так мечтательно намекала.
