— Почему, детка?
— Некоторые юридические формальности.
— Разве их нельзя поручить какому-нибудь местному адвокату?
— Мне ведь нужно знать, какие они, прежде чем поручать кому-то, не так ли?
— Может, ты предоставила бы такие заботы мне и маме?
— Тетя, я не ребенок и не идиотка. Мне двадцать пять лет, и, надеюсь, у меня есть чувство ответственности.
— Я не хотела тебя обидеть.
— Возможно, все-таки придется задержаться. Тогда я сообщу вам и, конечно, приеду, как только смогу. И знаешь... мне ведь нелегко здесь.
— Понимаю, детка. Не сердись за мое ворчанье.
Положив трубку, Барбара вытянулась на постели, зная, что через минуту снова придется сделать усилие, чтобы принять душ. Надеялась, что по телефону ее голос звучал увереннее, чем она чувствовала себя в действительности. Выдумку насчет юридических формальностей надежной не назовешь. Интересно, как вели бы себя тетя Джейн и мама, узнав настоящую причину, из-за которой она хочет остаться. Но им говорить нельзя, может, все еще и неправда. Утрата сестры ужасна сама по себе, а тут еще приходится думать, не была ли она убита. Но если подозрения подтвердятся, конечно, им придется сказать.
Барбара сознавала, что мысли об убийстве, как бы отвратительны они ни были, помогли ей выдержать этот немыслимый день похорон, полный праведных, набожных слов. Если Лу погибла по чистой случайности, на свете нет справедливости. Луэлл заслуживала гораздо большего. И, судя по ее письмам, именно сейчас начинала обретать это новое счастье.
Действительно, нереальный день: ехать на заднем сиденье лимузина рядом с Келси, с шофером за рулем, первыми за катафалком, потом шествовать за гробом Луэлл рука об руку с ее подавленным, страдающим мужем. Снова проплывать в машине сквозь жаркое сиянье дня. Несколько прохожих, остановившись, смотрели им вслед. Ошеломительную тяжесть утраты притупил и стремительный бросок через континент. Ее выдернули из удручающе серого, будничного майского дня в Бостоне, затем она парила над пастельными красками земли в тихом, мерно скользящем самолете, и, наконец, столкнули вниз, в сумасшедший, воняющий, душный город, где милые люди упрятали под пальмовые листья венков из фольги ее единственную сестру, глядя на нее без стеснения, словно говоря: “Видишь, как красиво мы все устроили”.
Приняв душ, она заправляла легкую белую блузку в темную юбку, когда в дверь постучали. Подойдя ко входу, она спросила:
— Кто там?
— Станиэл.
— Одну минутку, пожалуйста.
