— Сисяс мама придет. Она сисяс руки вымоет.
— «Сисяс, сисяс», — передразнивает Ключарев, изображая строгость. — Сисяс я и сам могу.
Он берет трубку. Он вдруг подумал, что это Лида, с нее станется и сюда позвонить. Но нет — это Бусичкин.
— Виктор, привет.
— Привет.
— Что ты такое сказал сегодня Ивану (то есть Ивану Серафимовичу)? Он в страшной растерянности. Вызвал меня. Стал спрашивать о жизни. Об отношении к работе. И все на этаком чудовищно нервном уровне... И вдруг заговорил о том, какой у нас замечательный отдел. Какие мы все талантливые и дружные. К чему бы это?
— Не знаю.
— А вы-то с ним о чем говорили?
Ключарев улыбается:
— О Данте.
— О чем, о чем?
— Да ни о чем. Просто поговорили.
Ключарев вешает трубку. Дениска к этому времени уже решил задачу, и они с Тоней строят друг другу рожи.
— Майя! — кричит Ключарев жене. — Они ведь ели. Не пора им спать?
— Пора. Давно пора... Укладывай.
Ключарев и жена на кухне. Чай. То есть уже чай, и пьется он неторопливо, и дети уже спят, и тишина. «У самовара я и моя Маша», — как иногда шутит Ключарев, подчеркивая минуту... И верно: этот вечерний чай уж давно нечто большее, чем чай. Это точка спокойствия. Подчеркивая защищенность домашней крепости в минуту, когда дети спят.
— Дали читать схему. Торопят как на пожаре...
Майя рассказывает о своей работе — у них отчетный период. Ключарев понимающе кивает. Затем они говорят о Тоне и о гриппе в детском саду. Затем о деньгах. Три месяца не вносили за кооператив. Надо как-то изловчиться. Правда, детей приодели и обули.
— Идем спать, — говорит Майя, глаза у нее слипаются.
— Идем...
Спать-то спать, но Ключарев еще долго поворачивается в постели с боку на бок.
— Майк, а Майк! — трогает он спящую рядом жену.
— Что такое?
— Иван сегодня сказал мне, что, дескать, поезжай в Старый Поселок.
— Ну и что?
— Нет. Ничего особенного... Чудак!
Жена не отвечает, спит... В книжках, говорит, все в конце концов уезжают. И ведь с болью сказал, болело в нем что-то. Вот именно, Иван Серафимович. В книжках. Там, в книжках-то, драматургия. И идея, и цель, видимо, какая-то есть. Вот герой и уехал из большого города, оскорбленный и непонятый. А здесь ведь эпика. И никакой тебе драматургии. Просто живешь. Свое живешь, свое делаешь. И это ж какие беды и оскорбления должны обрушиться на человека, чтоб человек вдруг принял решение уехать. Если такие-то беды, то ведь и о более важном можно задуматься. Не только взять да уехать...
— Майк.
