Не он. А его Учитель…
И устыдился Дункан того, что мысль эта пришла к нему так поздно. Вернее, хотел устыдиться — но что-то помешало ему…
Никак, ну никак не мог представить он Конана таном!
— А себя — можешь? — негромко сказал Конан.
(Вслух ли произнес Дункан последнюю фразу? Или Конан прочел мысль?)
Дункан не ответил — он вслушивался в себя.
— Есть вещи, в которых бессмертный если и превосходит смертного, то лишь за счет большего опыта, позволяющего лучше нащупать свой Путь. Например, такое происходит в области Высокого Знания — наука, искусство…
Конан говорил это тихо, словно самому себе. Но Дункан напряженно вслушивался, ловя каждое слово.
— …Все это — так. Но кое-что — иначе. Для того ли дана нам Сила, чтобы испачкать ее в той грязи, которую выдумали смертные, чтобы править друг другом? Хотел бы ты стать королем муравейника, ученик мой?
«Нет», — подумал Дункан, отлично понимая, о каком муравейнике идет речь.
— Нет! — сказал он вслух. И тверд был его голос.
— Что ж, значит, ты все-таки понял больше, чем ничего. Чуть-чуть — но больше! — и Конан улыбнулся в ответ.
— Трудно сохранять Силу в чистоте, — продолжал он, — а вот замарать — легко. Но — сразу дочерна марается Сила, уж такова ее природа…
— Дочерна… — повторил Дункан.
— Да, дочерна! И воин, сделавший это, — становится Черным Воином…
И вдруг Конан вскочил. Следом за ним вскочил на ноги Дункан.
Издали, откуда-то снизу, ветер донес запах гари.
Говорили в старину: кровью или дымом пахнет беда…
Ветер доносил запах гари. И столб дыма поднимался, рос с каждой минутой, будто диковинное дерево.
И, словно и впрямь был это древесный ствол, вершина его вдруг расширилась раскидистой кроной. Это дым достиг того слоя воздуха, где господствуют ветры.
Комель же, основание дымового ствола — не был виден. Скрывала его гряда холмов, карликов по сравнению с соседствующей горой, но все же достаточной высоты…
Но Конан Мак-Лауд, несясь вниз по горному склону с такой скоростью, что и конному бы за ним не угнаться, уже знал, над чем поднимается дым.
И Дункан, почти не отстававший (отчаянье придало ему сил) — тоже знал…
Это горел его дом.
Это горел его дом, и пламя вздымалось над ним на высоту, втрое большую высоты стен. Куда меньше, чем колонна дыма…
Но куда больше, чем нужно для того, чтобы оставалась надежда на то, что есть еще внутри кто-то живой.
И страшно, детскими голосами, кричали в пылающем пожаре ягнята, ревела в хлеву корова, кидаясь грузным телом на пышущую жаром стену. А в конюшне было тихо, и ворота ее — распахнуты настежь.
