Может быть, он сам — Конан — был тогда ИНОЙ? Вернее, не тогда, а сейчас?
Наверное, так и есть. Ведь ныне он — единственный из бессмертных, кто сумел пройти Путь до конца. Причем не один раз, а дважды.
И сейчас он в третий раз встает на Путь…
Конан взглянул на лежащего — и снова воспоминания о виденном обрушились ему на плечи бесплотным грузом.
…Передовой отряд был не просто разбит — он был уничтожен, выкошен напрочь, словно пшеничное поле.
И без толку стреляли Фархерсоны по наступающим Мак-Лаудам. Впереди них была железная стена. Движущийся щит. Живая крепость.
Наверное, не один из Фархерсонов вспомнил в эти мгновения о всадниках Апокалипсиса…
Их ведь тоже — четверо. А под броней не разобрать цвет коней: кто из них белый, кто вороной, кто — Конь Бледный, несущий на спине Смерть.
Впрочем, оружие у них иное — ни один не имеет лука, и каждому дан большой меч. Но ведь вовсе не обязательно Откровению сбываться в таких мелочах…
Запоздало хлопнул один мушкет. Потом второй. Сорвалось с тетивы несколько стрел.
И — ничего. Не разобрать даже, промахнулись второпях стрелявшие или спасло кованое железо. Ведь и пуля не всякий раз пробивает латы — разве что в упор разить.
Ничего…
Вестниками смерти ударили ап Форгеймы по второму отряду. И ад следовал за ними.
Ад размахивал палашами, пел клановые песни Мак-Лаудов и вступил в исступление боя.
Лошадь, отягощенная почти тройным против обычного весом — своя броня, броня всадника и сам всадник, — не долго может выдержать на галопе. А сбившись на медленный аллюр, ей непросто вновь набрать полную скорость.
Разве что после долгого разбега… Но нечасто условия боя позволяют взять такой разбег.
Вот почему вскоре завязли четверо в гуще схватки, исчерпав свой разгон. А завязнув, — отбросили ставшие ненужными копья. И узкими молниями засверкали в их руках обнаженные клинки.
Но то, что должны были сделать сыновья Форгейма, — они сделали. Преодолен рубеж стрельбы, смят копейный заслон, опрокинута неровная волна ринувшейся было навстречу фархерсоновской конницы.
А теперь…
А теперь настало время сшибающихся мечей, звонких ударов по железу и глухих — по неприкрытой плоти.
Время рассеченных щитов и мокрого хруста не выдержавших удара костей.
Время, когда от криков и хрипа закладывает уши; когда тяжелое дыхание прорывается сквозь прорези забрала белыми клубами; когда не разобрать, пот или кровь щиплет соленым глаза.
В сущности, все это и называется боем…
И хохотал веселый и жестокий Ангуз, любуясь кровавым зрелищем.
