Она говорила все решительнее. В ее уме вдруг оформился целый ряд идей, и одна влекла за собой другую.
— Что делает король? Мне говорят, что он раздает милостыню. В кружке принцессы много толкуют о супах и шерстяных куртках, что я нахожу слишком дешевым средством. Вообще король — это нечто излишнее или будет излишним. Свободный народ (посмотрите на Францию) повинуется самому себе. Даже законы, — я не знаю, нужны ли они, но они достойны презрения.
Павиц сказал, оцепенев:
— Ваша светлость — анархистка.
— Почти. Пожалуй, пусть будет кто-нибудь для ограждения свободы. Только для этого и нужен король.
Он глубоко вздохнул от удовольствия, ему показалось, что он открыл ее человеческую слабость.
— Или королева, — значительно добавил он.
Она повторила, пожимая плечами:
— Или королева.
Затем она встала.
— Приходите опять, доктор. Нам надо еще многое сказать друг другу.
— Ваша светлость, вашего приказания достаточно, чтобы привести меня сюда в любой момент.
— Нет, нет. Вы работаете, я сижу сложа руки. Приходите, когда у вас будет время.
Его охватило радостное возбуждение. Сознание, что его оценили по достоинству, придало ему мужества для долгого благодарного поцелуя руки. И когда он удалился, сознание, что он касался губами тела герцогини Асси, несло его точно на крыльях.
Она узнала от Павица, что для осуществления ее планов нужно много денег, и была изумлена.
— Необходима неслыханная агитация и звонкие поощрения на все стороны.
— Это, очевидно, новая особенность народа. За то, что ему дают свободу, справедливость, просвещение, благосостояние, он еще требует на чай.
Трибун опустил голову.
— Но я ничего не имею против, — заявила герцогиня.
Затем он предложил ей для финансовых операций барона Рущука.
— Этот Рущук уже банкротился во всех придунайских государствах и в Вене, где сделал то же самое, был оправдан блестящим образом. Теперь его считают в десять миллионов.
Герцогиня сделала движение. Павиц опомнился: восхищение адвоката ловким финансистом было быстро подавлено моральным неодобрением, которое он возбуждал у представителя народа.
— Я не оставлю вас, ваша светлость, в сомнении относительно нравственных качеств Рущука. Я очень неохотно привожу наше дело, священное дело моего народа, в соприкосновение с этой подозрительной личностью. Совесть горько упрекает меня… но…
— Почему же, он, кажется, способный человек?
— Способный и опасный. В данное время он держится спокойно, но мне приходится иметь с ним дело, и я знаю, какое честолюбие грызет его. Он хочет стать министром одной из стран европейской Азии, где он был осужден in contumaciam: они должны склониться перед его блеском. Если ваша светлость уполномочите меня предложить ему пост министра здесь, в этой стране… Конечно, человек он в высшей степени недостойный.
