Жена штурмана Плицина, еле сдерживая смех, считала, сколько раз замдиректора скажет «это». Щелкунов, сложив руки на животике и наклонив голову, слушал замдиректора с выражением благоговения на лице.
Стол был уставлен всякой снедью. Здесь и рыбники — запеченные в тесто целые рыбины, — семга душистая, зубатка парового копчения, парная треска с картофелем, маринованные сельди щелкуновского приготовления, пироги с палтусом, шаньги со сметаной, ягодники с морошкой, мясо крупными ломтями с лавровым листом и перцем — словом, угощение славное!
А заместитель директора все говорил:
— И, хотя нитка капроновая высокой прочности, обращение к себе требует деликатное. Беречь это добро надо. Государство тебе доверило — оправдай это…
— Ур-ра! — вырвался механик Тимка и, звякнув своим бокалом о бокал начальства, выпил.
Щелкунов вертелся возле сети, словно курица возле насеста, и кудахтал:
— Экое богатство! Рыбаки-то все лопнут от зависти! Ну, селедка, держись! Теперь бы только с косячком потрафило! Вот это сеточка! Ай да заместитель председателя, ай да уважил, удружил!!
Щелкунов сети щупал, тянул на разрыв, только что на зуб не пробовал.
— Ты бы, Глафира, спела, — попросил Вергун.
Она только глаза на него повела да углами губ улыбнулась.
— Спели бы, Глафира Игнатьевна! — попросила Щелкуниха.
Тимка взял в руки тульскую трехрядку и, перебирая лады, вопросительно посмотрел на Глафиру.
Глафира запела. Догоняя ее, мотив подхватил Тимка. Голос Глафиры был низкий, грудной.
Вдали горит свечой маяк.
Скользит вода, плеща,
Прощай, любимая моя,
Далекая, прощай!
Не дрогни долго на ветру,
Прижав ко лбу ладонь,
Погаснет тлеющий, как трут,
В далекой тьме огонь.
Корабль плывет, плывет легко,
А ночь, как из стекла;
Круглеет на небе луна
Сквозь хмурь н облака…
У самой матицы[20] под бумажным синим абажуром горела лампа, ее тусклый свет пульсировал в такт ударам движка поселковой электростанции. В порту посвистывал маленький буксир. И было слышно, как бьются о пирс волны прибоя. В избе все молчали. Даже Щелкунов, прислонившись к столу, на котором лежала сеть, и сложив руки на животике, слушал, закрыв глаза.
И вдруг, озорно растянув мехи, Тимка за.играл плясовую.
Тут и пошло веселье. Щелкуниха танцевала русскую. Пели хором веселые песни.
Разошлись не поздно, утром «Вайгач» уходил в море.
Вергун разделся, лег и, сделав вид, что спит, наблюдал за Глашей. Ходила она по избе неслышно, сняв сапоги, в шерстяных носках. Убирая со стола, что-то мурлыкала себе под нос. Грудь у «ее была высокая, голова маленькая, волосы темные, стянутые в узел к затылку. Дело в руках Глаши спорилось, как-то красиво она все делала. Вергун любил смотреть на Глафиру, когда она работала по дому.
