И он узнал ее. Его глаза увидели ее и сказали это — глаза сказали — страшно говорят глаза без лица! Страшные глаза, ужасные... Ох как они говорят, как смотрят на нее страшно...
И зубы белые под черной пропастью, где прежде был нос, зубы осклабились на нее.
«Не Павша... не он... Страшный, ох! Страшный!..»
Она подняла глаза к небу, только бы не глядеть на него, не видеть страшных глаз и белых, ничем не покрытых зубов.
Она увидела вечевую колокольню... колокольня шатается... Кто-то рвет там на себе волосы... Каркает и кружится ворон... кружится колокольня, шатается, небо кружится и шатается... И колокольня, и небо, и солнце — упали...
Прошло около трех недель после битвы у Коростыня и после того, как отважнейшие из новгородцев, в пылу этой битвы врезавшись в ряды москвичей, частью пали там же на берегу Ильменя под ударами московских мечей и сулиц, частью попались в плен и воротились в Новгород злодейски обезображенные.
Над Ильменем не то ночь, не то прозрачные сумерки. Нет, это ночь. Где-то петухи поют...
— Третьи алекторы поют — утро скоро.
— Каки, баушка, алехторы?
— Кочета... по церковному алекторы.
— Я, баушка, питушка слышу.
— Ну, ин питушок... А ты-ко греби гуще.
— И то, баунька, густо гребу.
— Догоняй ночь-ту, ишь уходит... Третьи алекторы... Должно, в Коростыне... Догоняй, догоняй ноченьку-ту.
— Ее, баунька, теперь не догнать. Скорее день нагоним, солнушко.
— Ну-ну, греби, близко берег.
— Точно... берег... Ух! Страшно. Мы с Гориславонькой видели их живыми еще.
Лодка пристала к берегу. Из нее вышла старуха, стала глядеть...
Желтело и белело вокруг... Кое-где при слабом мерцании зари — шевелилось... И слышался хруст... Это лисицы догрызали новгородские кости.
— Го-го-го-го! Ту-ту-ту-ту! — глухо прокричала старуха.
Тени около костей бросились врассыпную, не произведя ни малейшего шуму — точно в самом деле это были тени, а не живые существа...
— Фу-фу-фу-фу! Новгородским духом завоняло.
Лодка, в которой оставался гребец, отплыла от берега.
— Куда ты, Петра?
— Страшно там, баушка, и дышать трудно. Я, баунька, на воде побуду.
— Обглодала новогородски косточки Марфа.
Из-за пригорка выросли две человеческие фигуры с сулицами и рогатинами.
— Кто идет?
— Кто идет — тот и идет.
— Кто ты? Сказывай.
— Я — сказываю!
— Имя сказывай... Кто костям покою не дает?
— Лиса, да ворон, да серый волк.
— А ты сама кто? Не то рогатиной... Кто ты?
— Я — баба-яга, костяна нога.
— Чур! Чур! Чур! С нами хрест святой... — С рогатинами и су лицами — попятились...
