— До ноги, слышь, всех кособрюхих уложили...
— А полону-то, полону — и-и! — и не приведи!
— И самого московского поди изымали...
— Князя Ивана чу?
— Ивана, князя великово!
— Где изымать!.. Наш Гюрята, сказывают, на ево как ринется, а ен возьми да и оборотись куликом... да скок в Ильмен — и поплыл, долгоносый...
— Н-ну! Сказывай сказки!
— Не сказки... А Гюрята-те соколом перекинься, да за им...
— Что ты! Ври больше!
— Не вру, лопни глаза-утроба... А ен, чу, князь-то московской, себе на уме — окунем перекинься...
— Окунем?
— Окунем. А Гюрята-то парень не промах — щукой перекинулся...
— Щукой! Ах, чтоб ево!
— Щукой, паря, да за им, да за им...
— Ну и что ж?.. Переял?.. А?
— Что!.. А ты не суйся под язык!
— Я не суюсь — не оса...
Посадница поняла, что тут что-то да не так, коли рассказчик ударился в сочинительство об окуне да о щуке.
— Да кто видел самое рать-ту, братцы? — допытывалась она. — Кто верх одержал в бою?
— В бою?.. Да мы-ста, боярыня, наши-ста робята...
— А кто сказывал подлинно?
— Пидбляне сами видали.
— Не сами, а робятки их сказывали, что насады пловут.
— Видимо-невидимо насадов... Уйма!
Марфа на рыбаков рукой махнула...
Надо было скорей ехать в Новгород, тем более что в этот самый момент издали послышался звон вечевого колокола... Рыбаки посымали шапки и крестились.
— Вон, братцы, чу! Заговорил родной...
— Эхма! Разнесли Москву!
Марфа приказала отчаливать от берега...
Остромира и Исачко сидели сияющие, блаженные: она видела себя под «топольцами» с своим суженым, а он воображал себя с огромным московским пряником в руках — «сам батя привез».
А колокол все кричал — тревожнее и тревожнее...
— Прибавь ходу, ребятушки. Глыбче весла, — говорила посадница.
— Ну-ко разом... Ну-ко ухнем, братцы!
— У-ух — у-ух — у-ух!
Весла глубоко бороздили Волхов, насад вздрагивал и резал острым килем воду, оставляя за собой длинную полосу.
Вечевая площадь запружена колышущимися массами... Слышны вопли... У Марфы похолодели руки, оборвалось сердце, потемнело в глазах...
С трудом, цепляясь за народ, она протискивалась в середину, к вечевому помосту... До слуха ее со всех сторон, словно жужжащие шмели, долетали бессмысленные, страшные слова, клочки говора, непонятные и в то же время страшно ясные своим ужасом полуречи и, как шмель, впивались в ее сердце:
— У Коростыня... на берегу... изменою...
— Владычень стяг не дошел... наши не устояли...
— Которы потонули, котороньки-светы в полон взяты.
— И Гюрята убит... Наши кончане все полегли костьми...
