— Здесь, пред лицом державного собрания, — раздался вдруг голос Мессалы, — предстоит тот, пред которым Рим, властелин Вселенной, является неоплатным должником, более того, злостным банкротом. И, о, боги, на щеках Рима, на щеках его державцев, здесь председающих, не вспыхнула краска стыда при виде этого человека? Ужели Рим потерял стыд?
Между сенаторами заметно гневное движение. Гневные, негодующие взгляды перекрещиваются со спокойным взглядом Мессалы. Ирод стоит понуро.
— Мессала забывается! — слышатся голоса.
— Мессала забывает, что он не Цицерон...
— И сенат не Катилина...
— Нет, patres conscripti, я помню и продолжаю утверждать, что Рим — злостный банкрот, забывший свой долг! И если бы над ним, над всемогущим Римом, была другая державная сила, то сама Фемида сошла бы со своего трона и засадила бы этот обанкротившийся Рим в эргастул!
Ирод заметил, как дрогнули веки у бледного юноши, но он оставался неподвижен и холоден, как мрамор. У Антония же на полных губах, казалось, играла легкая усмешка.
— Эргастул!.. На арену дерзкого! — послышался чей-то голос.
— Я на арене! — отвечал Мессала. — В свидетели моих слов я беру того героя-юношу, который, по повелению незабвенного вождя Рима, Габиния, некогда мчался, плечо в плечо, конь в конь с Антипатром и Иродом по пятам мятежного царя иудейского Александра и вырвал из его недостойных рук Иерусалим, положив на месте битвы три тысячи трупов мятежников. Этот юноша-герой, теперь зрелый муж, здесь, и здесь же тот Ирод — он стоит перед вами.
Все взглянули на Антония. Глаза его радостно блеснули; все угадали в нем юношу-героя.
— Но этот Ирод стоит перед вами в одежде нищего, — продолжал оратор. — А было время, когда он сам раздавал порфиры... Когда великий Цезарь, словно лев пустыни, попавший в западню в Александрии, уже считал свою увенчанную лаврами гениальную голову обреченною лежать на кровавом блюде, подобно голове того, чей мраморный лик вы теперь созерцаете, кто спас эту гениальную голову от меча дерзкого фараона Птоломея? Идумей Антипатр и его юный сын — вот этот самый Ирод, который теперь стоит перед вами в рубище нищего.
— Правда, правда, — тихо, но внятно сказал бледный юноша, — я слышал это от моего отца, великого Юлия Цезаря.
Ирод, стоя у трибуны, плакал, закрыв лицо руками.
— И кто же все отнял у этого верного, доблестного слуги Рима? — продолжал Мессала. — Антигон, иудей, мятежный сын мятежного отца, иудей, всегда исконный враг Рима, враг наших богов, иудей, эта язва Вселенной. И теперь на голове его корона Иудеи, Самарии, Галилеи. А из чьих державных рук получил он эту корону? Из рук Рима, как получали и получают ее все цари Востока? Нет! Из рук варваров, из кровавых рук тех парфян, которые задолжали Риму сорок тысяч талантов. Больше! Сорок тысяч трупов, павших в пустынях Парфии вместе с доблестным Крассом, мощный дух которого варвары залили растопленным золотом. И варвары до сих пор остались не отомщенными! Не позор ли это?
