Но она понимала его и без слов, подобно тому как стрелок угадывает, что его пуля пробила самую сердцевину мишени. В человеке этом не осталось ничего, кроме нее. Он принадлежал ей больше, чем она себе самой. И она была довольна, она находила, что он очарователен, Она ласково спросила:
— Итак, решено? Мм устроим эту прогулку? Он ответил прерывающимся от волнения голосом:
— Конечно, решено!
Потом, опять помолчав, она сказала, не считая нужным извиняться:
— Сегодня я не могу вас больше удерживать. Я вернулась домой только для того, чтобы сказать вам это, — я ведь уезжаю послезавтра. Весь завтрашний день у меня занят, а до обеда мне надо еще побывать в разных местах.
Он тотчас же встал; ему было больно — ведь единственным его желанием, было не разлучаться с нею. И, поцеловав у нее руки, он ушел хотя и с сокрушенным сердцем, но полный надежды.
Четыре дня, которые ему пришлось провести в ожидании, показались ему очень долгими. Он провел их в Париже, ни с кем не видясь, предпочитая тишину — шуму голосов и одиночество — друзьям. А в пятницу утром он выехал с восьмичасовым экспрессом. В эту ночь он почти не спал, возбужденный ожиданием путешествия. Его темная, тихая комната, куда доносился только грохот запоздалых экипажей, как бы звавших его в дорогу, угнетала его всю ночь, как темница.
Едва сквозь спущенные шторы забрезжил серый и печальный свет занявшегося утра, он вскочил с постели, распахнул окно и посмотрел на небо. Он боялся, что будет плохая погода. Погода была хорошая. Колыхался легкий туман, предвестник зноя. Он оделся скорее обычного, был готов за два часа до отъезда, его сердце снедало нетерпение уехать из дому, быть уже в дороге; едва одевшись, он послал за извозчиком, так как боялся, что позже не найдет его.
При первых толчках экипажа он ощутил радостную дрожь, но на Монпарнасском вокзале снова разволновался, узнав, что до отхода поезда осталось еще целых пятьдесят минут.
Одно купе оказалось свободным; он взял его, чтобы уединиться и вволю помечтать. Когда он почувствовал, что едет, что устремляется к ней, влекомый плавным и быстрым движением экспресса, его возбуждение не только не улеглось, но еще возросло, и у него явилось желание, глупое, ребяческое желание — обеими руками подталкивать обитую штофом стенку, чтобы ускорить движение.
Долгое время, до самого полудня, он был подавлен надеждой и скован ожиданием, но постепенно, после того как миновали Аржантон, пышная нормандская природа привлекла его взоры к окнам.
