— А ты. Божий человек, почему молчишь? — обратился к Венедиму Фуцел. — Я тебе должен что-нибудь?
— Ничего, благодарствую, — ответил светляк, не прикоснувшийся здесь ни к чему, даже к новым ботинкам.
— Как хочешь… Тогда давайте заканчивать. У меня еще своих дел полным-полно.
Наступил момент, о котором все знали заранее (а уж Феодосия — в особенности), но старательно делали вид, что это нечто малозначительное, не заслуживающее даже упоминания.
Фуцел принес из лабаза длинный железный гвоздь и слесарный молоток, а с Торжища позвали двух незаинтересованных свидетелей. Все это нужно было для того, чтобы закрепить факт купли-продажи человека, так сказать, официально.
В Шеоле не существовало писаных законов, а тем более нотариусов и все юридические процедуры совершались согласно здравому смыслу и традициям (по понятиям, как говорили темнушники).
Гвоздь продезинфицировали в водяре и предъявили для осмотра свидетелям. Когда его качество было удостоверено, Феодосия с тяжким вздохом оттопырила пальцем свое довольно миловидное ушко и приложила его к деревянному дверному косяку.
— Очки надень, если плохо видишь, — голосом, не обещающим в будущем ничего хорошего, посоветовала она.
— Обойдусь, — беспечно ответил изрядно выпивший Фуцел.
Руки у него дрожали изрядно, это было заметно еще в корчме, однако удар получился предельно выверенным как по точности, так и по силе — сказывались, наверное, навыки, приобретенные при взламывании киосков.
Феодосия стойко перенесла этот варварский ритуал, только слегка скривилась. А что поделаешь — надо терпеть. Сама напросилась. Тем более что в таком «приколоченном» состоянии ей предстояло пребывать недолго — всего пару минут.
Мужчины молчали, старательно отводя глаза. Можно было, конечно, сказануть что-нибудь глубокомысленное о превратностях судьбы, играющей человеком, как щепкой, или о надежде, которая, как известно, умирает последней, но ни у кого на это просто язык не повернулся. Всем хотелось поскорее покинуть эту нору, гнусную даже в понимании неприхотливого Кузьмы.
— Ну и хватит, пожалуй. — Выждав положенное время, Фуцел пальцами выдернул некрепко вбитый гвоздь.
Все это означало, что отныне Феодосия является такой же неотъемлемой принадлежностью данного жилья, как и любая другая находящаяся здесь вещь. Впрочем, имелось и одно весьма немаловажное различие. Вещь хозяин мог изрубить или сжечь, а за надругательство над рабом грозили крупные неприятности (хотя еще неизвестно было, кому из этих двоих уготована по жизни участь раба).
