В центре землянки, имевшей форму не правильного овала, стояла печка-"буржуйка" с выведенным через крышу дымоходом. Кроватей не было. Их заменял дощатый настил, положенный на кирпичи. Стены от осыпания предохраняли листы многослойного картона, вспученные сыростью. Керосиновая лампа с надколотой колбой — единственный источник света — сильно коптила.
Рогожин подкрутил колесико, регулирующее пламя, и несколько секунд привыкал к полумраку.
Спертый воздух, пропитанный могильной сыростью, вонью пота и тошнотворным запахом перебродившей браги, заставил Дмитрия закашляться.
— Не нравится озон? — ухмыльнулся хозяин подземной резиденции. — Дверь открытой оставь, а то не ровен час задохнешься.
— Прикрой, Степаныч! — Дмитрий подобрал щепку, забросил ее, присев на корточки, в топку «буржуйки». — На кой ты брата моего оговорил? — без подготовки, в лоб, спросил Рогожин, интуитивно угадав — свидетель подставной. — Суворов из крысиной норы! — Он вложил в последнюю фразу заряд презрения.
— Ты кто? — задал вопрос Степаныч. — Брат? Того? — он указал пальцем в неопределенность.
— Рогожин Дмитрий Иванович. Старший брат Сергея! — отчеканил непрошеный гость.
— Судить меня пришел! — Хозяин безразлично усмехнулся, показывая свою готовность ко всему.
Он протянул руки к огню. На запястьях мужчины Рогожин увидел фиолетовые следы от наручников.
Степаныч поймал его взгляд:
— Симпатичные браслеты? Тебя приковывают к батарее и бьют ногами под дых, по голове, в грудь. Ты дрыгаешься, пробуешь закрыться, а ручки-то пристегнуты! — Он повертел ладонями. — Потом тебя освобождают. Добренький следователь угощает сигаретой и стаканом воды, усаживает на стул. Просит подписать бумаги. Ты отказываешься, объясняешь, что был залит водкой до гланд и не помнил тогда, как зовут родную мать. Следователь начинает грустить, — блики огня плясали в налитых слезою глазах Степаныча. — Ему хочется повеселиться. Он подает знак, и тебе опять надевают наручники, — старика колотило. — Верзила под два метра ростом заходит сзади и поднимает твои руки вверх, суставы хрустят, ты зависаешь в воздухе, железо режет запястья… — Степаныч затравленно оглянулся. — Уматывай из города, парень. Брательника твоего в расход списали и тебя обломают.
Он закрыл лицо ладонями, помолчал. — Тварь я последняя, — глухо признался отставной майор. — Не выдержал…
— Кто пытал? — Рогожину было жаль старика, но он подавил эмоции, могущие помешать делу.
— Марк Игнатьевич. Старший следователь Баранов.
