Помню, светло стало у меня на душе, когда немолодой слуга, внимательно поглядывая то на меня, то на свои опойковые сапожки, снял с головы картуз и сказал:
- Да, сударь. Мой господин Федор Федорович Сумбатов здесь проживает.
- А где Федор Федорович?
- Они в угловой диванной сидят. При луне свои плитки каменные распаковывают, ищут что-то. Пожалуйте к ним. Обойдите кругом, сударь, - там ход через террасу.
Ярко светила луна. Возле дома буйно цвела сирень. Вечером еще белее казались ее цветы. Я обошел дом и кусты сирени. Луна освещала большие деревянные колонны. Дверь на террасу была открыта настежь.
Я невольно остановился.
- Вам кого? - послышался мягкий грудной голос.
В открытом окне неясно обрисовывалась высокая мужская фигура.
- Мне нужен Федор Федорович...
- Сумбатов? Это я. Бывший владелец сего замка, что завтра идет с молотка. Входите!
Сумбатов исчез, словно растаял в темном проеме окна. Я поднялся по шатким ступеням. Вошел в дом. Узкие полосы лунного света лежали на паркете, на стенах. Шаги мои гулко отдавались в высоких пустынных комнатах.
"Видно, вся мебель уже распродана, все вывезли", - подумал я.
При свете луны я увидел силуэт человека. Он сидел, согнувшись, на низком деревянном стуле спиной к двери. На полу перед ним были разложены какие-то черепки, валялись обрывки бумаги, веревки. В комнате стояла железная кровать с сенником.
Я закрыл за собой дверь. Она жалобно скрипнула. Сумбатов повернул голову:
- Садитесь! Прямо на сенник. Вольтеровского кресла не предлагаю, ибо его уже нет. Меня завтра до конца распродадут.
Он посмотрел в открытое окно. Гроздья цветущей сирени чуть касались подоконника.
- Взгляните! Того, что там, наверху, - луну... звезды, и того, что здесь, внизу, на этом грязном полу, - он протянул руку к сверткам, - не купить!
И Сумбатов снова нагнулся к своим каменным плиткам. Обо мне словно забыл. И, обращаясь только к ним (или к самому себе?), что-то говорил об Атлантиде, о джунглях, о покинутых городах, о письменах, начертанных на стенах древних храмов и лабораторий.
А пустые комнаты высокого деревянного дома, казалось, ловили его слова и усиливали их звучание.
"Как мне заговорить?" - терзался я.
Вдруг Сумбатов схватил с пола какой-то черепок и, не глядя на меня, подбежал к окну.
- Бесчинство! А я не хочу! - вдруг четко вслух сказал он, глядя на черепок, словно продолжая какой-то внутренний свой разговор. - Природа наградила человека смертью... Смерть... Издевательство! - почти крикнул Сумбатов.- Микроб бессмертен, а Гоголь жил сорок три года. Инфузория... какая-то туфелька... парамеция... одноклеточное существо не знает естественной смерти, а человек... Читали ли вы "Севастопольские рассказы"? - неожиданно обратился он ко мне и тут же горячо ответил сам: - Их написал поручик - иль подпоручик, не в этом дело,- зовут его Лев Толстой. Граф Лев Толстой. Ну, положим, природа отпустит этому подпоручику семь или восемь десятков лет. Спасибо, что ли, ей сказать за это? Разве в несколько десятков лет он, этот Толстой, исчерпает все то, что может и хочет сказать людям? Нет! Никогда! Тут потребуется иной счет.
