У лошади остался только один большой недостаток, по отзыву хозяина:
— Она никакой сытности не знат...
Корова при мне отелилась. Вся семья озабоченно гадала, кто будет: бычок или телка. Бычка придется зарезать, а из телки можно вырастить вторую корову. Я слышал, как косой Панька, сидя на крылечке, бормотал скороговоркой:
— Господи, пошли телочку! Пошли телочку!
— А зачем тебе телочка? — спросил я.
— Как же, молочко будет, — ответил серьезно восьмилетний Панька.
Ночью Татьяна Антоновна зажгла огонь и разбудила Семен Палыча.
— Буренка мычит. Должно, отелилась.
Семен Палыч вышел и скоро вернулся в избу, торжественно неся на руках мокрого, вылизанного материнским языком новорожденного телка.
— Ну что, Сема? — шепотом спросила Татьяна Антоновна. — Бычок аль телочка?
— Телочка, — ответил Семен Палыч, складывая еще не стоящего на ножках телка в угол у печки.
— Ну, слава Богу, — обрадовалась Татьяна Антоновна.
Телок надолго стал нашим сожителем. Он стучал копытцами неокрепших ножек по половицам, требовательно мычал, доверчиво глядя на людей подернутыми молочной пленкой глазами, тянул, сопя, парное молоко и ходил под себя на соломенную подстилку, заполняя всю избу прелым едким запахом коровьего хлева. Семен Палыч всегда за работой, всегда озабочен и сурово-серьезен, почти не смеется и не улыбается.
— Ну, за энтой мордвой не угоняшься. Вот каки до работы жадные, — отзываются о нем соседи.
Я спросил Семена Палыча, почему его называют мордвой.
— А хто их знат. Сказывают, отцов дед пришел сюда из мордовской деревни. Да, может, брешут. У нас в деревне, известно, как заладят, так и пойдет. И мово отца мордвой звали, и меня зовут, и детей моих звать будут!..
Чувствуется, что все хозяйство держится только неустанным, напряженным трудом, мелким копеечным расчетом, недосыпом, недоедом.
— Все, что получше, на базар везем. А что похуже — сами едим. Скотинку зарежешь, мясцо продашь, а себе кишки да требуху. Отведать за то, что за ней дерьмо подчищал...
На летнее время вся семья перебралась в мазанку, служившую зимой конюшней и коровником, а сундуки с одежей и скарбом из боязни пожара перетащили в землянку на дворе. Я остался жить у Семена Палыча в качестве не то дачника, не то постояльца. Иногда работал, помогая сажать и полоть картошку, подсолнухи, бахчи, иногда бездельничал по целым дням и бродил в поле или в соседнем леску. Познакомился с соседями Семена Палыча и иногда заходил к ним в гости по их приглашению: «Гуляйте к нам». Жители Непочетовки привыкли ко мне и за глаза прозвали «Семенов дашник». Мальчишки перестали за мной бегать из любопытства, а собаки остервенело лаять из подворотен. Как больной, впервые вышедший на воздух и солнце, я радовался, что наконец избавился от своих петербургских кошмаров и перестал «сниться самому себе», снова ощутив животную, уютную теплоту жизни.
