- Ты это помнишь?
- Нет, - отвечал я правдиво. - Я просто знаю это... Как ты знаешь мое имя.
- И ты забыл всю свою жизнь, кроме самых последних дней?
- Да, словно бы родился взрослым. Я помню себя лишь среди наемников Диопейгеса на равнине возле Перинфа... Это было чуть более недели назад.
- Значит, родился взрослым со щитом и копьем в руке, - сказал он, чуть улыбнувшись. - Подобно Афине.
- Афине? Ты знаешь ее?
- Я знаю всех богов, Орион.
- Мне снятся они.
- В самом деле?
Я помедлил, не зная, сколько можно сказать ему. Что, если ученый сочтет меня безумным? Или усмотрит предательство в том сне, когда Олимпиада-царица предстала передо мной в облике Геры-богини? Неужели она действительно хочет, чтобы я убил царя?
- А какова из себя Афина? - спросил я.
Аристотель моргнул несколько раз.
- Обычно ее изображают в броне и шлеме. Фидий изваял ее огромную фигуру со щитом и копьем. На плече богини сидит сова, символ ее мудрости.
- Но лицо, - настаивал я. - На кого похожа Афина?
Глаза Аристотеля расширились.
- Она ведь богиня, Орион, никто из смертных не видел ее.
- Я видел.
- Во сне?
Понимая, что проболтался, я ответил коротко:
- Да.
Глядя на меня, Аристотель задумался, слегка склонив к хрупкому плечу огромную голову.
- Она прекрасна? - спросил наконец ученый.
- Бесконечно... Глубокие серые глаза, волосы словно полночь, все лицо ее... - Я не мог подобрать слов, чтобы описать мою богиню.
- Итак, ты любишь ее, Орион? - спросил Аристотель.
Я кивнул.
- А она любит тебя... в твоих снах?
Я знал, как любила меня Афина среди заснеженных беспредельных просторов ледникового периода. А потом - в зеленых лесах Рая. Мы любили друг друга целую вечность - в пыльных лагерях Великого хана, в залитом электричеством городе цивилизованной Земли, на берегах Метанового океана самой крупной из лун, вращавшихся вокруг украшенного кольцами Сатурна.
Но об этом я умолчал. Аристотель уж точно решит, что имеет дело с безумцем, если я выложу хотя бы сотую долю моих видений-воспоминаний. Поэтому я ответил просто:
- Да. В моих снах мы с ней любим друг друга.
Должно быть, ученый ощущал, что я о многом умалчиваю. Беседа наша продлилась до сумерек, когда слуги неслышно скользнули в комнату, чтобы зажечь масляные лампы. Впустивший меня в дом лысоватый дворецкий что-то шепнул хозяину.
- Тебя ждут в казарме, Орион, - сказал мне Аристотель.
Поднявшись с табурета, я удивился: разговор затянулся настолько, что мышцы мои затекли.
