— С вашего позволения, княгиня, — ядовито ответила девушка и понюхала воздух. — Иван, грязное животное, сию минуту наденьте сапоги. У вас ноги пахнут, как у солдата! Мне дурно!
— Ириночка…
— Никогда! — воскликнула девушка. — Не прикасайтесь ко мне, свинья!
Ступайте сначала в баню!
— Какая же теперь может быть баня? — жалобно пролепетал кассир.
— Это меня не касается. Ищите баню, где хотите.
С этими словами девушка прыгнула Ванечке на колени и захныкала:
— Господи, за что я такая несчастная, за что я должна переносить все эти моральные страдания? Иван, вы парвеню и пьяный самец! Уходите! Вы хотите, пользуясь своим положением, нахально овладеть благородной девушкой, а потом ее бросить… Иван, ведь ты меня не бросишь?
— Нипочем не брошу, — жалобно сказал кассир.
— Поклянись!
— Ей-богу, не брошу. Женюсь.
— Иван, ты настоящий джентльмен. Мне, право, перед тобой так неудобно… Ты можешь подумать бог знает что обо мне… Иван, клянусь тебе всем святым, клянусь тебе своей больной мамочкой и своим отцом, генерал-адъютантом, что я не профессионалка… Но, Иван, мне нужны деньги, много денег. Ах, я не могу равнодушно видеть, как медленно угасает в этом сыром углу моя мамочка… И папочке надо посылать за границу… Иван, ты теперь мой жених, и я могу быть с тобой откровенна… Мне ужасно тяжело, но, Иван, дай мне сто червонцев, и я твоя.
— Пятьдесят! — хрипло воскликнул Ванечка, хватаясь дрожащими руками за боковой карман, и в глазах у него помутнело.
— Ванечка… Золотко мое, видит бог, — сто. Мы найдем квартиру на Невском… У нас будет такая грушевая спальня… Бай-бай… И буду я противной, злой, твоею маленькой женой.
— Эх, что там! — воскликнул Ванечка, трясясь от нетерпения, и выдал деньги.
— Мерси, — сказала княжна, отнесла деньги за полог, вернулась и аккуратно уселась возле окошка. — «Индейцы, точно ананасы, и ананасы, как индейцы, — острит креолка, вспоминая об экзотической стране», — промолвила она, зевая, и показала язык трубочкой.
Тут Ванечка окончательно осмелел.
— Пардон. Только без нахальства, — прошипела она и крепко уперлась растопыренной пятерней в его мокрый рот. Очень близко, почти в упор Ванечка увидел ее пожелтевшие от ненависти глаза.
— Ириночка, куколка, — бормотал он, тяжело дыша.
— Успокойте свои нервы и уберите руки.
Девушка рванулась. Они оба потеряли равновесие и с размаху сели на пол, уронив стул. На комоде повалилась склянка. Тут храп за ситцевым пологом прекратился, из-за занавески вышел сонный детина в подштанниках и, сказавши негромким басом: «Вы, кажется, гражданин, позволили себе скандалить?» — взял Ванечку железной рукой за шиворот, вынес, как котенка, на улицу и посадил его перед домом на тумбу. Затем, неторопливо волоча тесемки исподних и пожимаясь от утреннего холода, возвратился в дом и запер за собой дверь на крюк. Через минуту из открывшейся форточки вылетела лошадь, и форточка захлопнулась. Ванечка чуть даже не заплакал от обиды и злости. Хотелось стучать ногами и кулаками в дверь, созвать народ, побить стекла, устроить скандал на всю улицу, составить в милиции протокол и судиться, судиться…
