Вернувшись обратно в свое тело, Эл обнаружил, что, пока он помогал Мере, его ноги не наступили ни на один сучок, его грудь не поранилась ни об одну ветку, которую отодвинул бегущий впереди него краснокожий. Однако теперь он снова начал спотыкаться и натыкаться на сучья. Сперва он решил, что это происходило и раньше, просто он не замечал этого, потому что не обращал внимания на собственное тело. Но, почти поверив в это, он вдруг заметил, что звук окружающего его мира также изменился. Теперь он слышал лишь дыхание, топот собственных ног по земле и шуршание опавших листьев. Периодически чирикала какая-то птичка, жужжали мухи. Ничего особенного, но Эл неожиданно вспомнил, что до той секунды, как он вернулся назад в тело, его сопровождала какая-то призрачная музыка… зеленая музыка. Чушь какая-то. Музыка не может иметь цвета, откуда у нее цвет? Поэтому Эл выбросил эти мысли из головы, постаравшись забыть о всяких глупостях. Однако его неотвязно преследовало неосознанное желание услышать эту музыку вновь. Услышать, увидеть, почуять — он жаждал, чтобы она вернулась.
И еще. Прежде его тело находилось в не менее плачевном состоянии, чем тело Меры. Элвин сам еле держался на грани усталости, когда решил помочь Мере. Но сейчас все было в порядке, тело чувствовало себя прекрасно, он глубоко и ровно дышал, его руки и ноги работали так, словно он мог бежать еще вечность: он жил движением, как дерево — покоем. Может быть, излечив Меру, он каким-то образом излечил и себя? Это предположение он сразу отмел, потому что всегда точно знал, что делал, а что — нет. Нет, его тело ожило по какой-то другой причине, и частью этой причины явилась зеленая музыка. Или, наоборот, музыка возникла, когда вернулись силы. В общем, музыка и восстановление сил каким-то образом были связаны. Насколько мог предположить Эл.
Краснокожие ни разу не остановились, поэтому Элвину и Мере не довелось перекинуться ни словом до тех пор, пока не наступила ночь и они не выбежали к какой-то деревушке на изгибе темной глубокой реки. Такумсе провел их в середину деревни, где и оставил. Река притаилась сразу за склоном, может, в сотне ярдов поросшей травой земли.
— Как ты думаешь, мы успеем добежать до реки, прежде чем нас схватят? — шепотом спросил Мера.
— Вряд ли, — ответил Эл. — Кроме того, я не умею плавать. Папа даже не подпускал меня к воде.
Внезапно из хижин шумной толпой вывалили краснокожие женщины и дети. Они стали тыкать в двух обнаженных юношей пальцами, смеяться и бросаться грязью. Сначала Эл и Мера пытались уклоняться от комков, но их ужимки вызывали только больший хохот. Дети принялись бегать кругами, бросая грязь со всех сторон и стараясь попасть либо в лицо, либо в пах. В конце концов Мера снова опустился на траву и упер голову в колени — пускай себе бросаются сколько захотят. Эл поступил точно так же. Вдруг рядом раздался чей-то сердитый, лающий голос, и комки грязи разом перестали лететь. Эл поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть спину уходящего Такумсе. Теперь рядом с пленниками встали двое его воинов, которые должны были следить, чтобы подобного не повторилось.
