Какой-то дебил на белом «блейзере» обогнал его впритирку, вопя сигналом. Давай, давай, подумал Ронхейм, резвись — до первого полицейского радара… их тут как говна на кабаньей тропе.
Сам он всегда строго держал восемьдесят пять в час. И потому, что торопиться было некуда… и потому, что не стоило подставляться под глупый случай. С некоторых пор он очень верил в судьбу.
Ему на всю жизнь хватило того налета в пустыне… если бы он держал тогда положенную скорость, то все бомбы и ракеты, выпущенные безумным иракцем, легли бы впереди — а он разлетелся в обгон колонны, и тогда вокруг встала стена огня, и он потом долго не мог поверить, что остался жив и даже почти невредим. Так и здесь: задержание за превышение скорости, занесение в полицейский компьютер (он тихо ненавидел эти железяки, подозревая их в двойной игре) — и все может кончиться случайной аварией где-то в глухомани или просто этаким исчезновением с экрана: был Ронхейм — и нету нигде.
.Он прекрасно сознавал, что имеет дело с весьма опасными людьми. Снова в горле и пониже горла завозились маленькие колючие зверьки. Он почему-то именно так представлял себе кашель: в виде ежиков, только размером с жучка.
По радио наконец раздались какие-то совершенно дикие звуки: похоже, что в какой-то студии уже не только трахались, но и пилили друг дружку электропилами. Потом все слилось в невозможный визг. Потом оборвалось…
Огни улетевшего вперед на пару сотен ярдов «блейзера» вдруг погасли. Сразу, будто исполинская ладонь прихлопнула эту белую букашку. И тут же Ронхейм почувствовал, что его как бы раздувает изнутри — не в прямом смысле… но выдохнуть он не сумел. Вдохнуть сумел, а вот выдохнуть — нет.
Потом его мягко положило грудью на руль. Он услышал шорох шин по асфальту и понял, что куда-то исчез звук мотора. Слышна стала трансмиссия, слышна стала подвеска… даже то, как текла вода в радиаторе, стало слышно. Потом стихло и это, и остался только шум, похожий на скольжение дворников по стеклу. Но дворники были неподвижны…
Это кровь в ушах, понял он.
Грузовик остановился.
Уже зная, что это ничего не даст, Ронхейм надавил кнопку стартера. Бесполезно. В кабине было абсолютно темно. На приборной доске не светилось ничего.
И вокруг было тоже абсолютно темно. Будто мир утонул в чернильном пруду.
Лес и небо не различались.
Ронхейм зачем-то потрогал лицо. Лицо пока что оставалось на месте.
Пока…
Паники не было. Даже испуга — и того не было. Или был тот запредельный испуг, который поначалу просто не ощущается.
