— Вы и это раскопали? Ну да ладно, теперь неважно…
Молдер не ответил. Комната — и все, что в ней было, — качалась перед глазами, как каюта в восьмибалльный шторм. Он попытался ухватить пистолет с мотающегося туда-обратно стола — и промахнулся. И во второй раз — промахнулся.
— Что-о-о с ва-а-ми-и-и, Ма-а-а-а-лде-э-э-э-э-эр? — спросил старик с волчьей усмешкой. Он неимоверно растягивал звуки, а голос гремел в ушах иерихонской трубой.
Молдер сделал последнюю попытку зацепить свое оружие. И не смог. Комната окончательно встала дыбом, затем перевернулась. Пол оказался вдруг потолком — и рухнул сверху на Молдера. Не стало ничего.
Непонятно где, непонятно когда, часы стоят
— Хватит, Молдер, хватит. Здоровый мужчина, а растянулся на полу с двух маленьких рюмочек… Просыпайтесь.
Голос вкручивался в ухо, как ржавый шуруп. Одновременно — как два ржавых штопора — в ноздри вкручивался мерзкий, обжигающе-острый запах. Молдер чихнул. И тут же голова его взорвалась, как рождественская петарда.
— Вижу признаки активной жизнедеятельности, — констатировал Вайсгер. — Может, теперь продолжим беседу?
Молдер ждал, когда осколки головы-петарды соберутся во что-нибудь относительно компактное и безболезненное. И продолжать беседу не стал.
— Хватит придуриваться! — В голосе старика мелькнули знакомые стальные нотки. — Я могу и рассердиться!
Молдер открыл глаза, ожидая нового взрыва боли. Обошлось. Но способность к оптическому познанию окружающего мира не сдвинулась с мертвой точки. Перед глазами была прежняя тьма — чем-то омерзительно воняющая.
— Ах, совсем забыл, — глумливо сказал Вайсгер. — Вам, очевидно, мешает эта штука?
И он поднял с лица Молдера большую тряпку, пропитанную, не иначе, зловонной эссенцией, над которой лучшие парфюмеры мира бились добрый десяток лет.
Дышать стало легче. Перед глазами оставалась тьма — но превратилась в обычную, ночную, едва-едва разбавленную откуда-то сочащимися лучиками света. Даже, пожалуй, не света — а чуть менее густой тьмы. Луна исчезла. Судя по легкому движению воздуха, дело происходило на улице.
Молдер приходил в себя. Быстродействующий дурман быстро и выветривается, — подумал он. Мысль утешила слабо. Тело обрело чувствительность, но не свободу — руки и ноги были чем-то надежно стянуты. Причем попытка шевельнуть руками отозвалась болезненным нажимом на горло — туда от рук тянулась петля-удавка.
При таких условиях, пожалуй, диалог оставался единственным доступным способом воздействия на оппонента.
