— Я жду… Элвина.
— Но предположим, Элвин не сможет приехать? — Он увидел, как она вздрогнула, и продолжал, уже тщательно подыскивая слова: — В пути он мог заболеть. Или отказаться от поездки, поняв, что это слишком трудно. Ведь для него это очень тяжелое путешествие.
— Да-да, я понимаю. Я уже думала об этом. Но мистер Дональдсон говорил, что получил от Элвина телеграмму, в которой он обещал обязательно встретиться здесь со мной.
— Это вас обрадовало?
— Да, этого я хотела больше всего на свете — быть вместе с Элвином в тот самый момент…
— В какой именно момент? — Марина не ответила, и через некоторое время Уинстон терпеливо переспросил: — Я задал вам вопрос, Марина. В какой это особый момент?
Снова наступило молчание, затем Марина ответила:
— Разве я так сказала? Я просто подумала о том, что он будет здесь, что мы вместе будем здесь. Это я и имела в виду.
Уинстон почувствовал, что она все же скрывает от него правду.
И вдруг Марина заговорила горячо и взволнованно:
— Он должен приехать! Если что-то его задержало, он бы прислал телеграмму! И мы бы уже знали об этом! Он наверняка завтра приедет!
И такое напряжение и отчаяние чувствовались в ее голосе, что Уинстон совершенно растерялся.
Даже если у нее будет ребенок, и Элвин — отец этого ребенка, то почему она так торопится скорее увидеться с ним?
Если она ждет, что Элвин женится на ней, то до рождения ребенка — если он вообще будет! — еще так много времени!
Но если ее волнение связано не с ребенком, тогда с чем?
Он увидел, что она вот-вот разрыдается, и сказал мягким успокаивающим голосом:
— Ну-ну, не нужно так волноваться. Может, завтра мы как раз и получим что-нибудь от Элвина, а сегодня ведь все равно ничего не сделать.
— Нет, конечно, нет, — с усилием выдавила из себя Марина. — Я веду себя очень глупо! Просто я… я так хотела его увидеть… Я так и думала, вы меня поймете…
Уинстон подумал, что он-то как раз ничего и не понял, но говорить об этом сейчас не имело смысла.
Он знал, что действует слишком нерасторопно — никак не может вызвать Марину на откровенность, выяснить, о чем шла речь в письмах Элвина, а самое главное — что же она хочет сказать его брату?
Но было совершенно невыносимо самому умышленно стирать счастье с ее лица и видеть, как оно сменяется выражением, близким к ужасу, которому он никак не мог подобрать названия.
Он постарался переключить разговор на другие темы и заметил, что постепенно к Марине снова вернулось самообладание, и, когда они пошли переодеваться к ужину, она уже смеялась.
