А теперь кто-то — кто, видимо, в грош не ставил собственную жизнь — осмелился прикоснуться к ней. Он взял жену за плечи.
— Эви, — прошипел он, стараясь не причинить ей боль своими пальцами, — кто это сделал?
Эви закусила губу, и ее глаза снова наполнились слезами.
— Фредди говорит, что это Бснтли Ратледж, — с горечью произнесла она. — Почтенный мистер Рэндольф Бентли Ратледж. Значит, придется мне заказывать оповещения и радушно встречать его как нового члена семьи?
— Ратледж? — взревел Маркиз. — Ратледж? Да будь я проклят! — Кровь пульсировала у него в висках. Раннок дернул за сонетку, чуть не выдрав ее из стены. — Да я скорее приглашу его на собственные похороны!
— Думаю, все будет не так просто, Эллиот! — услышал он голос Эви, которая прижала пальцы к своему виску, как будто и у нее в голове болезненно пульсировала кровь.
Раннок сердито оглянулся:
— Хотел бы я знать, кто посмеет меня остановить? Но его жена лишь покачала головой.
— Это может сделать Фредерика, — вздохнула она. — Она говорит, что… Ох, Эллиот, по-видимому, можно с уверенностью сказать, что она беременна.
На какое-то время воцарилось гробовое молчание.
— Будь он проклят! — взревел он наконец так, что отзвуки его рева эхом загуляли по всему дому. Пальцы Эллиота, действуя словно помимо его воли, схватили за горло уникальный бюст работы Чаффера — если точнее, бюст Георга Второго — и, подняв его без малейших усилий, швырнули через окно на добрых двадцать футов в цветники. Во все стороны разлетелись осколки оконного стекла и обломки деревянной рамы. Кусочки бесценного фарфора дождем осыпали шторы и запрыгали по полу. Нос Георга, который никогда не был самой красивой чертой его физиономии, скатился по подоконнику на паркетный пол. За окном на какое-то время замолчали даже птицы.
Эви, глядя на этот разгром, лишь тихо охнула. А Эллиот с новой силой обрушил на голову Бентли поток проклятий.
— Будь он проклят! Пусть будет он обречен на вечные муки! Я из него кишки выпущу! Я перережу ему горло! — орал он, и от его голоса дребезжали графины на столе. — Я его обезглавлю и выставлю голову на Тауэрском мосту! Да я…
В этот момент открылась дверь. На пороге со своим обычным невозмутимым видом стоял Маклауд, дворецкий.
— Вы звонили, милорд?
Раннок повернулся как ужаленный.
— Я хочу моего коня, — сердито прорычал он. — Я хочу мой нож. Я хочу мой кнут. И я хочу это сию же минуту!
Маклауд едва заметно приподнял брови.
— Да, милорд. Ваш кнут, а не вашу плетку?
