Он уже входил в барак, наполненный дыханием спящих людей. Конечно, это товарищи, кому же еще здесь быть?
– Внизу немцы, идут из Брига, а фашисты идут сверху из Молини. Немедленно уходить. На заре всем быть на гребне Пеллегрино с тяжелыми пулеметами.
Мститель, еще не проснувшийся как следует, моргал глазами. Потом проворчал: «Черт подери!», вскочил на ноги и хлопнул в ладоши.
– А ну, вставайте! Снимаемся! Надо драться!
Бинда звякал ложкой в котелке с горячей каштановой похлебкой и выплевывал кожицу, прилипающую к нёбу. Люди договаривались, кому нести снаряжение, треноги ручных пулеметов. Бинда уже выходил из лагеря.
– Иду к Змее в Джербонте, – сказал он.
– Поднажми, Бинда! – крикнули ему вслед товарищи.
Минное поле
Перевод А. Короткова
– Заминировано, – ответил старик и покрутил перед глазами растопыренной рукой, будто протирал запотевшее стекло. – В той стороне все скрозь заминировано. А вот где точно, никто толком не знает. Пришли и заминировали. А мы в это время прятались.
Человек в галифе смотрел перед собой – то ли на склон горы, то ли на старика, стоявшего в дверях.
– Но с конца войны уже немало времени прошло, можно было бы позаботиться и узнать, – сказал он. – Во всяком случае, проход какой-нибудь должен быть. И ведь кто-то его наверняка знает.
«Уж ты-то, старик, знаешь его как следует», – подумал он про себя, потому что старик, несомненно, был контрабандистом и знал всю границу, как свою трубку.
Старик посмотрел на его заплатанные галифе, на дырявый мешок, висевший, как тряпка, у него за плечами, на слой пыли, покрывавший его с головы до ног и свидетельствовавший о том, что ему пришлось проделать пешком порядочное расстояние.
– Да где – никто толком не знает, – повторил он. – Там, вдоль перевала. Минное поле. – И снова покрутил рукой, словно протирая запотевшее стекло, отгораживающее его от остального мира.
– Ладно, ведь не такой же я невезучий, авось и не подорвусь, – проговорил человек и улыбнулся, но так кисло, словно ему свело рот от незрелой хурмы.
– Э-э, – отозвался старик.
Он сказал «э-э» и не прибавил больше ни звука. А теперь человек попробовал припомнить интонацию, с какой было произнесено это «э-э». Ведь оно могло значить и «э-э, вряд ли что-нибудь выйдет!», и «э-э, кто его знает?», и «э-э, это же пара пустяков!». Но старик сказал свое «э-э» без всякого выражения, и оно казалось таким же пустым, как его взгляд, как земля этих гор, на которой даже трава растет короткая и жесткая, как щетина на плохо выбритом подбородке.
