Залитая луной лужайка на Колла Бракка словно лоснилась. «Мины», – подумал Бинда. Мин на лужайке не было – Бинда знал это. Мины были далеко отсюда, на другом склоне Чеппо. Но сейчас Бинде казалось, что мины могут сами собой двигаться под землей, перебираться с одного склона горы на другой, следуя за ним по пятам, словно огромные подземные пауки. Над минами часто вырастают странные грибы, горе тому, кто решится собирать их. В одно мгновение все взлетит на воздух – секунды станут долгими, как века, а мир остановится, словно заколдованный.
Теперь Бинда спускался по лесистому склону. Сон и тьма превращали каждый ствол дерева, каждый куст в жуткую маску. Да, вокруг были немцы. Конечно, они видели, как он проходил по освещенной луной лужайке на Колла Бракка, и сейчас преследуют, подстерегают его. Где-то совсем рядом раздался крик совы. Это условный сигнал немцев, которые окружают его. Новый крик совы. Это ответ. Он окружен! Кто-то завозился в кустах вереска, может быть, заяц, может, лисица, а может, и немец, который укладывается поудобнее, чтобы вернее взять его на мушку. Немец скрывался за каждым кустом, на каждом дереве вместе с сонями прятались немцы. Каменоломни кишели немецкими касками, между ветвями торчали винтовки, корни деревьев оказывались человеческими ногами. Бинда шагал между двумя бесконечными рядами немцев, подстерегавших его в засаде, они не спускали с него глаз, блестящих, как листья под луной, и чем дальше он шел, тем глубже забирался в окружение. С третьим, четвертым, пятым криком совы немцы все, как один, перепоясанные крест-накрест пулеметными лентами, вскочат на ноги, сгрудятся вокруг и наставят на него дула автоматов. И среди них тот, которого называют Гунд [7]. Он улыбается из-под шлема, дьявольски скаля белые зубы, и кажется, вот-вот протянет свои огромные, длинные руки и вцепится в Бинду. Бинда боялся оглянуться, чтобы вдруг не увидеть его сзади, с автоматом, направленным ему в спину, с протянутыми к нему руками. А может быть, он идет сейчас по тропинке навстречу Бинде и указывает на него пальцем? И не он ли это задевает камешки на обочине тропинки, молча шагая рядом с ним?
Вдруг Бинде показалось, что он заблудился. А между тем он видел перед собой знакомую тропинку, знакомые камни, деревья, мох. Но то были другие камни, другие деревья, другой мох, и место было другое, неведомое, далекое. После этого каменного уступа должен быть обрыв, а не кустарник, за этим склоном – поросли дрока, а не падуба, эта канавка должна быть сухой, а не полной воды и лягушек. И лягушки были из другой долины, из-за того поворота дороги, где засели немцы. Все это было уловкой немцев, подстерегающих его, ожидающих, чтобы он очутился у них в лапах, лицом к лицу с огромным немцем, который стоит перед глазами каждого из нас – со своим шлемом, портупеей, с направленным на нас дулом, немцем, которого называют Гунд и который крадется за каждым из нас, вытягивает свои огромные ручищи, но никого не может схватить.
