— Живой…
Тайчу-Кури послушал сам.
— Конечно, живой. Когда у человека стучит сердце, он не может быть мертвым.
Они нарезали травы, настлали в телегу, положили на нее раненого. Дома Тайчу-Кури ножницами для стрижки овец срезал волосы вокруг раны, промыл ее крутым раствором соли, приложил листьев и затянул повязку. Каймиш, разжав зубы, влила в рот раненого чашку кумыса. Желтое лицо его слегка порозовело.
— Смотри, Тайчу-Кури, оживает…
— Оживет. Молодой. Когда я был таким, как этот молодец, никакая рана меня с ног не валила.
— Столько лет с тобой живу, а впервые слышу, что ты был ранен! засмеялась Каймиш.
И Судуй тоже засмеялся. А Тайчу-Кури тяжело вздохнул. Каймиш всегда ему рот зажимает, слова лишнего сказать не даст. Как будто он хвастун.
Женским маленьким умом понять не может, что не ради хвастовства говорит он все это, а для того, чтобы сын мог у него учиться и мог им гордиться.
— Когда бьют палками, это хуже всякой раны, — с обидой возразил он жене.
— Тебя били палками? — удивился Судуй.
Сыну он никогда не рассказывал, как его наказывали. Что за доблесть терпеть удары по спине! Кто станет гордиться позорно битым отцом.
— Спроси у матери, она больше меня про меня знает.
— Ты бы позвал шамана, — сказала Каймиш. — Лечить надо человека.
— Сразу видно, что ты не умеешь думать, — отомстил жене Тайчу-Кури. Смотри, на этом человеке хорошая одежда. Он, наверное, большой нойон. Мы его спасем, нам почет и уважение. Когда я спас хана Тэмуджина…
— А если он умрет?
— От такой раны в такие годы не умирают. И я не хуже шамана знаю, какие травы надо прикладывать к ране.
— Смотри, Тайчу-Кури…
— А что же, конечно, я буду смотреть. Не впервые спасаю людей.
Дня три раненый не приходил в себя. Но ему стало заметно лучше.
Восстановилось дыхание, ровно стало биться сердце. Каймиш уже не приходилось разжимать ему зубы, чтобы напоить кумысом. Почувствовав на губах влагу, он открывал рот, тянулся к чашке руками.
— Я говорил: будет жить! — радовался Тайчу-Кури.
Очнувшись, раненый обвел взглядом юрту с развешанными всюду древками стрел. В его взгляде появилось недоумение, оно сменилось тревогой.
Тайчу-Кури присел рядом с его постелью.
— Не понимаешь, где ты? Не бойся, не на небе. Туда тебе рановато. Посмеялся своей шутке. — Эта женщина не добрый дух, а моя ворчливая Каймиш. Там лежит, почесывая бока, ленивый, как барсук, мой сын Судуй. Сам я из этих палок делаю стрелы. Вот подымешься, набью твой колчан. Доволен будешь. — Тайчу-Кури ожидал, что после этого раненый назовет свое имя и свое племя, но он молчал, и тревога не уходила из его взгляда. — Сразу видно, что ты не знаешь, кто такой Тайчу-Кури. Сам хан Тэмуджин носит в колчане мои стрелы, ничьих других он в руки брать не хочет.
