— Понятия не имею, — проговорился Феликс, потому что теперь он понял, о какой картине идет речь, а я все больше убеждалась в том, в чем хотела убедиться — Феликс во всем этом замешан.
— Кто продал картину Владиславу, тот и убил Мишель.
— Прекрати разыгрывать фарс, — вернулся Феликс к прежней женской системе обороны.
— Ты от Вадика узнал, что какая-то идиотская картина должна помочь Галине вылечиться от ее болезни?
— Какая картина, я ничего не понимаю. Почему я только выслушиваю этот твой бред?
— Потому что ты хочешь узнать, что знаю я, а что нет.
— Мне нет никакого дела до того, что ты знаешь и чего не знаешь.
И тут я не сдержалась. Я сама не понимаю, как это произошло. Я вдруг вскочила со стула и вцепилась в последние кудри Феликса.
— Где Сережка?! Куда вы его дели, сволочи?!! — кричала я, тряся голову Феликса взад и вперед.
Феликс взвизгивал и пищал что-то, просил отпустить его.
Я опомнилась. Увидела, с каким радостным интересом уставились на нас с Феликсом все вокруг. Я отпустила его волосы и быстро пошла к выходу.
Я ничего не узнала, но я знала, что мне нужно делать — мне надо узнать, кто та женщина, которая была любовницей Вадика и Владислава, найти ее. Вот только как ее найти?
Я быстро пришла в себя после своей небольшой истерики. Если честно, то подобного я за собой не помню, никогда со мной такого еще не случалось. И все из-за него, из-за Сережки.
Как же мне найти ту женщину, любовницу Вадика и Владислава и Феликса?
Знаю — я должна проследить за Феликсом, увидеть женщин, с которыми он встречается, и из них вычислить ту, о которой говорила Галина, если только она не фантазировала: как у бывшей стриптизерши, у нее в этом вопросе может быть богатое воображение.
* * *
Я посмотрела на себя в зеркало и осталась недовольна — в рыжем парике я выглядела ничего себе, но он слишком бросался в глаза. Я сняла его и померила черный: длинные прямые волосы и челка, закрывающая брови.
Я купила этот парик и вышла из магазина. Прямо перед собой, через дорогу, над двойной стеклянной дверью, я увидела слово, написанное крупными буквами, «Оптика». И я сразу вспомнила Сережкины слова, забыла, по какому поводу он сказал, что ничто так не меняет женское лицо, как очки, он имел в виду не темные солнечные очки, а очки с диоптрией.
Я перешла по подземному переходу на другую сторону улицы и вошла в этот магазин.
Очки я выбирала себе, наверное, полчаса, не меньше. Мне "не нужны были с диоптрией, мне нужны были с простыми стеклами, и таких было полно, но ни одни из них мне не нравились — мне нужны были такие, чтобы как можно сильнее уродовали мое лицо. И наконец я нашла: у них были простые, но чуть дымчатые стекла и толстая пластмассовая оправа. Большее уродство представить было трудно. Как только я посмотрела на себя в зеркало в этих очках, сразу поняла — это то, что мне нужно — в них даже без парика меня можно было узнать разве что по голосу, но если надеть еще и парик, то я представила, что из этого получится. Я их купила и поехала домой.
